Голос ночной птицы

Его поддержал хор гневных и разъяренных голосов, который, как заметил Вудворд, вызвал у проповедника улыбку, будто он услышал ласковый рефрен камерной музыки.

— Кому же надобен тогда подобный суд? — спросил Иерусалим, и голос его стал подобен гулкому барабану. — Она в темнице вашей? И пока она еще на сем свете, кто ведает, какое зло она творит в сей час?

— Одну минуту! — проорал Бидвелл, взмахивая обеими руками, чтобы успокоить шум толпы. — С ведьмой поступят по всей строгости закона!

— Глупец! — взорвался Иерусалим, человек-пушка с кожаными мехами легких. — Несть власти выше, нежели власть Бога! Осмелишься ли отрицать, что Его закон превыше закона падшего Адама?

— Нет, не стану отрицать. Но…

— Так как же можешь ты повиноваться закону падшего Адама, ведая, что сам Диавол растлил закон его?

— Да нет! Я только говорил… что мы это сделаем, как полагается…

— И ты мнишь, что дозволить злу жить в сем граде еще хоть минуту — это и значит «делать как полагается»? — Иерусалим сдержанно улыбнулся и покачал головой. — Ты ослеплен, сэр, вместе с градом твоим! — Его внимание снова обратилось к толпе, которая росла и становилась все беспокойнее. — Истинно говорю вам, что Бог есть вернейший и чистейший из законодателей, а что гласит Господь наш о ворожеях? «Ворожеи не оставляй в живых!»

— Верно! — крикнул Джордж Барроу. — Бог велит убить ведьму!

— Господь не повелевает мешкать, не повелевает он и ждать растленного закона человеческого! — гнул свое Иерусалим. — И всяк муж, кто служит сему безумию, обрекает себя геенне огненной!

— Он их подбивает на бунт! — сказал Бидвелл магистрату и выкрикнул: — Подождите, сограждане! Послушайте…

Но его не слышали.

— Время суда Господня, — вещал Иерусалим, — не завтра, не послезавтра! Время суда Господня — ныне! — Он сунул руку в свой фургон и вытащил топор. — Я истреблю ворожею с лица земли, и тогда мы возблагодарим Господа и призовем благословение его на ваши дома и нивы! Кто средь вас покажет мне дорогу к врагу моему?

При виде топора сердце Вудворда забилось чаще, он вскочил на ноги и выкрикнул:

— Нет! Я не допущу такого…

«Кощунства по отношению к суду», — хотел сказать он, но измученный голос изменил ему, и он не смог выговорить ни слова. С полдюжины человек уже вопили, что поведут проповедника к тюрьме, внезапно толпу — человек двадцать пять или больше, как подсчитал Вудворд, — охватила ярость и жажда крови. Иерусалим вылез из фургона с топором в руке и окруженный истинной сворой превратившихся в охотничьих псов людей направился по улице Гармонии в сторону тюрьмы. Длинные тощие ноги несли его со скоростью хищного паука.

— Они не войдут, дураки! — фыркнул Бидвелл. — Ключи у меня!

— Топор может стать ключом, — сумел прохрипеть Вудворд.

И тут увидел в лице Бидвелла нечто: спокойное самодовольство от осознания, что топор Иерусалима покончит с жизнью ведьмы куда быстрее, чем пламя закона. Как бы там ни было, но Бидвелл решил в пользу толпы.

— Остановите их! — потребовал Вудворд. На щеках его блестел пот.