Голос ночной птицы

— …экспедицию для захвата Шоукомба завтра утром, — перебил Пейн. — И, поскольку дорога долгая, мы выйдем прямо на рассвете.

— Это одно удовольствие — подняться рано ради возмездия, сэр, — сказал Вудворд.

— Очень рад. Я найду еще одного-двух человек, чтобы ехать с нами. Следует брать с собой оружие, или вы полагаете, что Шоукомб сдастся без насилия?

— Оружие, — ответил Вудворд. — Непременно оружие.

Разговор перешел на другие темы, особенно о том, что происходит сейчас в Чарльз-Тауне, и потому Мэтью — одетый в белую рубашку, коричневые бриджи и белые чулки — получил возможность бегло рассмотреть Пейна и Гаррика. Капитан милиции был здоровяком роста примерно пять футов десять дюймов. Мэтью дал ему на взгляд около тридцати лет. Длинные волосы песочного цвета Пейн заплетал сзади в косичку, перевязанную черным шнурком. Лицо его было отлично уравновешено длинным носом с тонкой переносицей и густыми светлыми бровями, нависшими над серо-стальными глазами. По телосложению Пейна и экономности его движений Мэтью определил, что это человек серьезный, не чуждый активной жизни и, возможно, завзятый лошадник. Пейн явно не был франтом: его костюм составляли простая серая рубашка, сильно поношенный кожаный камзол, темно-коричневые бриджи, серые чулки и коричневые сапоги.

Гаррик, который слушал существенно больше, чем говорил, произвел на Мэтью впечатление джентльмена приземленного, пятидесятые годы которого вот-вот перейдут в шестидесятые. Был он худ, костляв, лицо со впалыми щеками обожжено и обветрено суровым солнцем прежних лет. Карие глаза смотрели из глубоких орбит, левая бровь рассечена и приподнята вверх шрамом. Седые волосы напомажены и зачесаны строго назад, и одет он был в кремовые бархатные штаны, синюю рубаху и пожелтевший от времени камзол с тем ядовитым оттенком, какой был у некоего испорченного сыра, запах которого Мэтью однажды, по несчастью, вдохнул. Что-то в выражении лица и поведении Гаррика — медленное моргание, неуклюжий и тяжеловесный язык, когда он давал себе труд заговорить, — привели Мэтью к заключению, что этот человек может быть солью земли, но он определенно ограничен в выборе других приправ.

Появилась молодая прислуга-негритянка с подносом, на котором стояли бокалы — настоящий хрусталь, произведший на Вудворда впечатление, поскольку подобные предметы роскоши редко приходилось видеть в этих суровых приграничных колониях, — полные до краев красного вина. Бидвелл стал настойчиво угощать, и никогда не лилось вино в более благодарные глотки, чем глотки магистрата и его клерка.

Хрустальный звон дверного колокольчика доложил о прибытии новых гостей. Еще двое джентльменов вошли в комнату в сопровождении миссис Неттльз, которая тут же удалилась наблюдать за ходом дел в кухне. Вудворд и Мэтью уже были знакомы с Эдуардом Уинстоном, но пришедший с ним человек — прихрамывавший и опирающийся на витую трость с набалдашником из слоновой кости — был им неизвестен.

— Наш школьный учитель Алан Джонстон, — представил его Бидвелл. — Нам очень повезло иметь в нашем городе мастера Джонстона. Он принес нам блага оксфордского образования.

— Оксфордского? — Вудворд пожал руку учителю. — Я тоже учился в Оксфорде.

— Действительно? Можно ли спросить, в каком колледже?

Отлично поставленный голос учителя, хотя и был сейчас негромок, нес в себе силу, которая, не сомневался Вудворд, отлично служила ему для поддержания почтительного внимания учеников в классе.

— Церкви Христовой. А вы?

— Всех Святых.

— О, это было прекрасное время, — сказал Вудворд, но глядел при этом на Бидвелла, поскольку внешность учителя показалась ему в немалой степени странноватой. У Джонстона на лице лежала белая пудра, а брови были выщипаны в ниточку. — Помню, много вечеров мы провели, тщательно изучая дно пивных кружек в «Шашечнице».

— Я лично предпочитал «Золотой крест», — ответил Джонстон с тонкой улыбкой. — Тамошний эль был радостью студента: очень крепкий и очень дешевый.

— Я смотрю, среди нас истинный ученый, — улыбнулся в ответ Вудворд. — Значит, колледж Всех Святых? Думаю, лорд Маллард на следующий год снова будет пьян.

— Навеселе — в этом я уверен.

Пока шел разговор между однокашниками по Оксфорду, Мэтью успел произвести собственное исследование Алана Джонстона. Учитель, худой и высокий, был одет в темно-серый костюм в черную полоску, белую рубашку с оборками и черную треуголку. На голове у него был простой белый парик, а из нагрудного кармана сюртука выступал белый кружевной платок. Из-за пудры на лице — и пятен красного тона на скулах — определить возраст было трудно, хотя Мэтью решил, что ему где-то между сорока и пятьюдесятью. У Джонстона был длинный аристократический нос со слегка раздутыми крыльями, узкие темно-синие глаза, не то чтобы недружественные, а будто что-то не договаривающие, и высокий лоб мыслителя. Мэтью быстро глянул вниз и увидел, что Джонстон одет в начищенные черные ботинки и белые чулки, но что правым коленом ему служит бесформенный ком. Подняв глаза, Мэтью увидел, что учитель смотрит прямо ему в лицо, и ощутил, как щеки заливает краска.

— Поскольку вам интересно, молодой человек, — сказал Джонстон, чуть приподняв тонко выщипанные брови, — сообщаю, что это — врожденный дефект.