Индейский доктор — тоже совершенно голый, если не считать небольшого ремня из оленьей кожи и набедренной повязки, — пошел вперед, к дальней стене прямоугольного деревянного строения, где стояло несколько лежанок. Мэтью понял, что это местный лазарет. В яме, обложенной камнями, горел небольшой огонь, но, судя по кучам золы, именно здесь бушевал дымный ад.
Мэтью опирался на Рэйчел, пока его ноги не привыкли снова держать его вес. А в голове все еще плыл туман. Непонятно было, эта любовная встреча с Рэйчел произошла на самом деле или в горячечном бреду, вызванном ранами. Уж конечно, она не полезла бы на этот помост заниматься любовью с умирающим! И сейчас не было никаких признаков, что между ними что-нибудь произошло.
И все же… могло такое быть?
Но вот нечто реальное, что он считал причудой своих снов: на полу среди глиняных чашек, деревянных мисок и костяных резных трубок у огня валялась отломанная половинка тарелки Лукреции Воган.
Целитель-дикарь — который заставил бы своего коллегу доктора Шилдса побледнеть от ужаса — отодвинул тяжелую оленью шкуру с черной шерстью от входа в лазарет.
Пол залило ослепительным солнечным светом; Мэтью зажмурился и пошатнулся.
— Я тебя держу, — сказала Рэйчел, прислоняясь к нему, чтобы он не упал.
Снаружи раздался возбужденный шум, состоящий из визга, криков, хохота. Перед Мэтью возникла стена улыбающихся лиц, она напирала. Индейский доктор что-то крикнул, и по раздраженному тону было ясно, что слова универсальны: «Отодвиньтесь, дайте дышать!»
Рэйчел вывела Мэтью, голого и ошеломленного, на свет Божий.
Глава 17
Собравшиеся — а было их человек восемьдесят, если не сто или больше — стихли, когда появился Мэтью. Те, кто стоял впереди, попятились, подчиняясь непрекращающимся выкрикам доктора. Мэтью и Рэйчел шли за целителем в набедренной повязке, а индейцы пристроились за ними, и крики, смех и возбужденные возгласы возобновились с новой силой.
Мэтью и в бочке рома не могло бы присниться, что он предстанет миру голый, цепляясь за Рэйчел и проходя мимо орды смеющихся и вопящих индейцев. Зрение вернулось, хотя свет по-прежнему ошеломлял. Он увидел пару десятков деревянных хижин, обмазанных высохшей глиной или заросших мхом, с крышами, где трава росла так же густо, как на земле. Мелькнул засеянный кукурузой участок, перед которым встали бы на колени фермеры Фаунт-Рояла. Две собаки — серая и темно-коричневая — подошли обнюхать ноги Мэтью, но после окрика доктора бросились прочь. То же случилось со стайкой голых коричневых ребятишек, сунувшихся к бледнокожему пациенту, — они унеслись прочь, визжа и подпрыгивая.
Мэтью заметил, что почти все мужчины — такие же узколицые, тощие и с пучком волос на лысой голове, как доктор, — были почти голыми, но женщины облачены либо в оленьи шкуры, либо в ярко окрашенные одежды, вроде бы сплетенные из хлопка. Некоторые из них предпочитали оставлять грудь обнаженной — от такого зрелища жители Фаунт-Рояла попадали бы в обморок. Ноги у всех были либо босы, либо обуты в сшитые оленьи шкуры. Многих мужчин украшала изобретательная синяя татуировка, и некоторых из старших женщин — тоже. Татуировки имелись не только на лице, но и на груди, на руках, на бедрах и — предположительно — на всех других местах.
Настроение было карнавальное. Взрослые ликовали, как дети, а дети — которых было много — как мелькающие белки. Живности тоже было достаточно: свиньи, куры, лающий хор собак.
Доктор подвел Мэтью и Рэйчел к хижине, расположенной посередине деревни, отвел в сторону шкуру, украшенную тиснением, предлагая войти, и сопроводил гостей в прохладное, тускло освещенное помещение.
Свет давали небольшие огни, горевшие в глиняных плошках с маслом, расставленных по кругу. Лицом к этому кругу, на возвышении, установленном на трех деревянных ножках и укрытом звериными шкурами, сидел, скрестив ноги, человек.
При виде этого человека Мэтью застыл как вкопанный. У него отвисла челюсть и зубы чуть не выпали — так он был потрясен.
Человек — явно вождь, губернатор, властитель, или как там его называли, этой деревни — был одет в набедренную повязку из оленьей кожи, едва прикрывающую гениталии. Но это было уже привычно. А потрясло Мэтью то, что на голове у вождя находился длинный, белый, туго завитый судейский парик, а грудь покрывал…
«Я сплю! — подумал Мэтью. — Не в своем уме надо быть, чтобы вообразить такое!»
…шитый золотом камзол магистрата Вудворда.
ebooksa