— Ты знаешь, — говорит Лазо, — у меня почти уверенность, что Семенов пройдет до Оловянной без останови.
— Нужно взорвать мост.
— Уже посланы, а через час выезжает на паровозе Ильицкий — будет руководить.
— Прекрасно.
Ноздри Ильицкого раздуваются парусами от удовольствия.
— Мне можно идти? — спрашивает он.
— Да, — захвати только двухверстки, да бикфордова шнура побольше.
— Есть!
— Поменьше разговаривай там — я тебя под утро догоню.
— Есть! До свиданья, товарищ Яковлев.
Яковлев жмет ему руку. Ильицкий по-военному делает поворот через левое плечо и легким шагом выходит из кабинета.
— Ну, мне тоже пора, — и Лазо крепко жмет Яковлеву руку. На миг у обоих в глазах загорается что-то теплое, близкое, товарищеское.
Лазо выпрямляется — высокий, стройный — он смотрит на Яковлева уверенно, улыбается по-детски, всем своим круглым, краснощеким лицом.
Яковлев отечески ласков. Он думает: настоящий офицер Коммуны.
Лазо, уходя, бросает:
— Говорить с фронта буду только с тобой и нашим шифром.
— Идет…
Дверь затворилась…
Яковлев знает — на Сергея можно положиться, хотя и молод, очень молод… Но что-то Половников с военспецами очень ему не нравится. Да и тот его не жалует — не соглашался послать Лазо командующим фронтом.
— Что-то тут есть: но что, разобрать трудно. Лазо прав — всюду фронт.