— Скажите Либкнехту, пусть даст роту… Да, ну же, поворачивайтесь живее…
Вскоре, зачаленная канатами, с дубинушкой гаубица выволакивается, увязая в илу обмелевшего берега, на лужайку.
Ильицкий, как лягушка, мокрый, отряхивается, фыркает, вылезая из воды последним; хлюпая болотными сапогами, идет к группе товарищей, стоящих поодаль.
— Ваши ребята — молодцы! — говорит он Либкнехту подходя, — золото…
— Что-то ты очень потолстел? — шутит Кальманович. Все смеются.
Но Ильицкий, сам зубастая щука, — от"естся за десятерых. И, ловко огрызаясь и парируя шутки, он садится на траву и начинает стягивать с себя кожухи.
— Вот лучше помогите, — протягивает он сапог одному из них. Кто-то ему помогает.
— Ну, как выгрузка? скоро кончите? — подходит Краснолобов.
— Часа через два все сгрузим, — подходит грязный, запыхавшийся Тайшин. Револьвер у него болтается на спине — Тайшин типичный штатский, бывший народный учитель. Он не знает, как обращаться с револьвером, как его прицепить. Это было всегда предметом шуток, но теперь не время шутить.
— Можно к двенадцати назначить поход! Командующий знает?
— Командующий… — и Краснолобов зло кривится в улыбку, — баба он! — Решительно:
— Либкнехт, возьмите командование над эвакуацией и всеми колоннами. — Подумав: — Саковичу скажите: пусть остается начальником штаба.
— Ест! — и мадьяр прикладывает руку к козырьку, хочет идти.
— Чтоб к двенадцати все было готово, — бросает ему вслед Краснолобов.
Подумав — вот если бы Лазо… потом вслух:
— Японцы на одном переходе от нас… сумеем ли оторваться от них?..
Все молчат.
С барж доносится грохот сгружаемых снарядов, продовольствия, амуниции.
— Сумеем! — и Ильицкий, закончивший процедуру обсушки, вскакивает на ноги, — вот только бы скорее…
Вопрос о плане отхода отрядов был решен уже с того момента, когда армии покинули железнодорожную магистраль. Судьба их была решена — они все были обречены на распыление.