— У нас здесь все трошки думают — а как у вас там в городу, во Владивостоке. Говорят о нашем восстании — сила-дескать… Или так себе, думают… Что рабочие — будут помогать?.. Оружия у нас мало… Ну, и пулеметов нет… Помогут, а…
Николай им рассказывает, как рабочие готовятся к уходу в сопки — оба слушают. Старуха сокрушенно вздыхает…
Входит в избу старик. Перешагнул порог, остановился и широко крестится на передний угол с целым иконостасом древней живописи икон.
— Прохор Яковлевич! — Хлеб да соль… — подходит.
— Вот и ваш провожатый, — говорит Прохор.
По вязкой глинистой проселочной дороге, по весенней распутице идут двое: молодой — сразу видно горожанин, в сапогах; и старик в лаптях и свитке.
Старик говорит:
— Штаб приказал доставлять, бумага есть… Ну, только у нас все ушли в партизаны, остались старики да маленькие… Вот яки, как я… На связи…
— И не сердишься, старина? — Николай шагает рядом, смотрит на него… — крепкий еще старик, проворный на ходу.
— Я що? — мир порешил, стало надоть… Вся громада поднялась — война… Слыхал Гордиевку, что под Сучаном…
— Слыхал…
— Повисили семь стариков, а за що… Что сыны убигли, к Колчакам не пошли…
Опять шагают молча.
Поднялись на пригорок, а за ним в лощине деревня.
— Вот и Яблоновка! — Старик ускорил шаги. — Там тебе другого дадут… Потом помолчал, не вытерпел:
— Я сам бы в партизаны пошел, да стар малэнько — ружья не дают… Я старуха бает — ладно, и так обчеству служишь…
Пришли к хате, а на коньке красный лоскут болтается.
Прямо с улицы старик к окну:
— У штаб, здесь надоть… провожатого…
А потом, когда прощались, старик Николаю: