Под Мещанкой было зацепились, дали бой… Ну — только патроны все повыстреляли… а их…
— Что мошки, так и прет!.. — докладывает Зарецкий Штерну, — вот санитарные двуколки отбили… А что толку — патронов нет… Не будешь касторкой стрелять… А потом… — и Зарецкий ближе к седлу Штерна, — крестьянство гуторит — по домам… «не в силах»… — говорят…
— По домам!.. — голоса в отрядах кругом.
— Слышишь?.. Митинговать скоро будут… конец… — и Зарецкий крепко, матерно ругается и бьет свою кобылу, а сам к митингующим…
Штерн вспоминает: — старая история! — и невольная улыбка на молодых, пухлых губах. — Может-быть, еще не все потеряно? Надо хотя бы ядро удержать, организованно отступить… А остальных… пусть их… — и в самую гущу отрядов въехал.
— Товарищи!..
Все к нему — знают его, верят ему…
Замолкли.
И вдруг опять: та-та-та-та-та-та… — где-то совсем близко.
— В цепь!!. — громом Штерн.
Несколько десятков смельчаков залегли, а остальные…
…Сашка с Зарецким рядом в цепи… Метится макаке в рот, а сам думает: «пропала, кобылка…» Теперь я пеший кавалерист…
Едва вывел Штерн смельчаков.
— Большой недочет!.. — ругается, шагая тоже без лошади, Зарецкий.
Только и видно одну звезду, вон там, между ветвей… А дальше — ничего, тьма кругом. И холодно и сыро…
Не может повернуться… больно…
— А-а-а!.. — тихо стонет партизан, Левка-эмигрант.
Его берданка далеко отброшена. Сам он свалился здесь — больше не в силах брести и ее тащить…
Лежит и думает: «вот ребята бросили, а еще товарищи… Кругом тайга, ночь… Он не знает дороги — в сопках недавно… А нога ноет… — кость должно быть перебита… Пропал», — думает.
— Вот тебе и партизан… навоевал… — и тошно Левке. — Из Америки ехал… думал… А вот тут какая-то дурацкая пулька, и… приехал… И нет даже марли перевязать рану, и некому… Бросили.