Немного бледная, с большими впавшими глазами — синими, глубокими и тихими — идет на голос по палате сестра. Подошла. Наклонилась.
— Ну, что, Ефим… Болит…
— Эх, Ольга… Не здесь — здоровой рукой на рану в плече, — а здесь. Крепко рукой на сердце, — вот где болит… Смотри… Арбузы сейчас на бахчах… Хорошо… и ребята — воюют… А здесь лежи…
— Успеешь. — Тихая улыбка у Ольги, — ты бойкий, наверстаешь; вот лучше не ворочайся лишнее, а то дольше пролежишь.
— Не заговаривай зубы, лучше скажи — как там съезд идет: что наши крепкодумы выдумывают… Мужики наши, старики.
Ольга подсаживается к нему на кровати, — она немного похудела за это время; снова вработалась в обязанности сестры и даже заработалась: мало опытных сестер, а докторов и совсем нет, — один Малевский на всю область, да и тот больше любит с партизанами в цепи лежать, чем их лечить… а то с девчатами в хороводе ходить… Не доктор, а дьявол… Зато и любят его партизаны — блатной, говорят.
Подсела. Дала пить. Поправила полевые цветы, что сегодня утром ему нарвала… Часто она ему их носит…
— Ну? — нетерпеливо повернул к ней Кононов свое черное, сильно исхудавшее лицо.
Ольга знает, что не отвяжешься от него — надо рассказывать:
— Ну, что… Дружно партизаны решают все дела…
— Мужики… Мужики-то как?..
— И они хорошо… Говорят — воевать, так воевать… Коли взялись, надо кончать…
— Не боятся, что долго затянется борьба… Зазимуем… Объедим их…
— Ничего… Хотя молодежь надеется к зиме покончить с Колчаком…
— А старики?
— Ну, они подсмеиваются — храбритесь, говорят, храбритесь… Вот только, говорят, помогите нам собрать хлеба, а то кормить нечем будет…
— А съезд что?
— Говорят — думают распустить тыловые части по домам на уборку хлебов.
— О мобилизации говорят?..
— Нет еще… Кажется, сегодня на вечернем заседании этот вопрос будут решать.