Сибирская перед новой потерей умерила отчаяние и тоску по старшем сыне.
Теперь одна мысль вошла в сердце неотделимо и остро:
— Ехать туда… Спасать.
Тихая, спокойная, она сидит перед Курковым и слушает его внимательно.
— …Тут, товарищ Сибирская, карты, планы и еще кое-какие очень важные документы. Их необходимо экстренно отвезти в Хабаровск. Там уж отправят за Амур. Вы, как женщина, вызовете меньше подозрений…
— Да, да… Я понимаю… Я согласна. Мне по пути. Я все равно еду в Хабаровск… Мне нужно.
— Я знаю, знаю… Итак… вы их сдадите в Хабаровске вот по этому адресу… Заучите его. Мы их упакуем вам в обыкновенную дорожную корзинку.
— Хорошо.
Огарок свечи тускло и лениво горит в запыленном фонаре.
Вагон тонет в полумраке.
Против Сибирской сидит молодой белокурый учитель иманской школы.
Они разговаривают тихо… вполголоса.
— Да, да, молодой человек. Тяжело. Большое испытание… и горькое. Сколько силы потрачено… здоровья и нервов. Легко и упасть и сломиться. Я всю жизнь работала на революцию. В награду она взяла у меня одного сына и, быть-может, возьмет и другого. Тяжело… Но, как видите… еще кое-что выполняю. А вам нельзя падать духом… Вы молоды.
Белокурый учитель слушает молча и задумчиво.
— Сейчас вы откуда?
— Я во Владивосток ездил. Получил для школы учебники, тетради… Вот видите: в этой корзинке.
— A-а… Так. Кажется, скоро Евгеньевка.
Четверо японских солдат стоят в купе.
Японский офицер говорит вежливо, но строго, непреклонно:
— Вы дорзна ити к японский комендант… Подзарста… Где вас багас?