На путях станции нет уже того беспорядка, который являлся обычным в дни многочисленных переворотов и поворотов. Чувствуется, что какая-то другая сильная рука организует здесь новый порядок, новую жизнь.
На башенке станции развевается по ветру остроконечный алый флаг, и раскоряченного черного двуглавого орла уже нет.
С видимым удовольствием Снегуровский вдыхает свежий пряно-острый соленый запах моря.
— А-ааа! ты?… Снегуровский!..
— Андрюшка!..
Два друга сцепляются объятиями. У Андрюшки шапка набекрень, Снегуровский роняет чемоданчик на перрон. Шутка ли сказать — два года… А сколько было приключений, борьбы, опасностей… Лихие кавалерийские налеты, ночные атаки — воспоминания мигом выплывают из заплесневшей за два года памяти былых участников героической партизанщины.
— А где теперь Шевченко?
— Иван?.. Пойман и расстрелян в Славенке. Еще в 22 году…
— А Шамов?
— Он здесь! О, подымай выше: он теперь уполсто во Владивостоке! Можем к нему сейчас пойти. Тоже обрадуется.
— Но ведь ты куда-то собирался ехать?
— Плевать на дачу. Не поеду.
Оба приятеля, продолжая разговаривать, выходят из вокзала и по Алеутской подымаются к такой старой, горбатой, но милой Светланской улице.
Подъезд желтого 3-этажного дома.
На правой стороне подъезда — черная пластинка с золотыми буквами:
Как необычны здесь эти буквы на здании старого банка, бывшего гнезда дальневосточных желтых хищников!
В приемной Шамова ожидающие. Стрекот пишущих машин.
Попов и Снегуровский по партизанской привычке прямо вваливаются в кабинет Шамова.
— Куда вы, товарищи?.. Там совещание. Нельзя туда…