Добрая по натуре, она, однако, не пользовалась своим превосходством дальше безобидных шуток над подругами. За это все любили ее. Души в ней не чаяла Ксения Яковлевна, не скрывала от нее своих тайн девичьих.
Антиповна была довольна, увидев, что Ксения Яковлевна призвала к себе Домашу погуторить. «Пусть их покалякают», — думала старуха, входя в рукодельную и занимая свой наблюдательный пост на лавке у окна.
Болтавшие было за работой сенные девушки примолкли. Речи их, видно, были такие, что не по нраву могли прийтись строгой Лукерье Антиповне. В рукодельной наступила тишина. Слышен был лишь шелест шелка, пропускаемого сквозь ткань.
В соседней с рукодельной горнице тоже было тихо. Стоявшие у окна Ксения Яковлевна и Домаша говорили пониженным шепотом.
— Здесь он, Домашенька, здесь, — говорила Ксения Яковлевна.
— Ермак?
— Тсс… Да… Поглядела бы на него хоть глазком.
— Не проберешься. Крестная в рукодельной. Как пройти?..
— Да, да… И братцы к себе не зовут, — грустно прошептала Ксения Яковлевна.
— Может, и сами с ним на беседе… Слышно, опять стали пошаливать кочевники…
— Ну?
— Да! Слыхать…
— А ты почем знаешь, Домаша?
— Яков говорил, — покраснела девушка, стараясь особенно резко и грубо произнести это имя.
— Счастливая! — промолвила со вздохом Ксения Яковлевна.
— Чем это?
— Ты можешь с ним видеться, поговорить, душу отвести…
— Вот тоже невидаль! Сам сторожит меня всюду, а мне мало горюшка…
— Но ведь ты любишь его?..
— Ничего, парень ласковый.