Сон не приходил. Разболелась голова. Нансен, одевшись, вышел на улицу. Резкий, порывистый ветер, бушевавший все эти дни, раскачивал тусклые лампочки. Пронзительно повизгивала железная вывеска с непонятным словом «Церабкооп». В окнах учреждений кое-где еще горел свет. Беспризорный парнишка, курносый, оборванный, вынырнул откуда-то из подъезда, взглянул на Нансена, присвистнул, сказал нахально:
— Эй, дядя, даешь папироску.
Нансен не понял. Он дышал глубоко и жадно. Бодрящая погодка! Шумит над Россией крепкий ветер, выметая старый сор из закоулков, но как сумеют новые хозяева обжиться в огромном, полуразрушенном, продутом сквозняком доме?
Через несколько дней, на прощальном вечере, Нансен сказал:
— С самым теплым чувством я буду вспоминать о тех днях, которые провел в России. Я никогда не забуду Россию и ее народ. Я рад работать с русским народом. Я верю в великую будущность России.
Нансену за помощь в возвращении военнопленных на родину была присуждена международная Нобелевская премия.
Эти деньги он истратил главным образом на покупку тракторов и других машин для двух советских опытно-показательных станций, которые должны были обучать крестьян научным приемам земледелия.
Почти одновременно Нансен получил крупную сумму за издание своих сочинений и распределил ее между теми же станциями, а часть отдал для помощи греческим беженцам и русским эмигрантам, голодавшим в Турции.
И опять, в который уже раз, услышал он старые, надоевшие песни. Опять к нему приклеивали и «красного», и «большевика», и «скрытого агента Коминтерна», и «троянского коня в крепости цивилизации».
Шум усилился, когда вышла в свет его книга «Россия и мир», написанная после возвращения из Москвы. Эта совсем тоненькая книжка, почти брошюрка, появилась на прилавках магазинов в 1923 году, была тотчас раскуплена читателями и тотчас же разругана в пух и прах буржуазными газетами.
Еще бы! Нансен, например, писал в ней, что, вдумываясь в положение России, он понял: от реакционного русского царизма волна закономерно, неизбежна должна была подняться до коммунизма и диктатуры пролетариата. Почему, спрашивал он, так ополчились на Октябрьскую революцию в России? Ведь она привела главным образом к положительным результатам, уничтожив многое из тяжелого прошлого этой страны.
«Можно сомневаться относительно Западной Европы и относительно дальнейшего развития западноевропейской культуры, — писал он, — но не может быть никаких сомнений в том, что русскому народу предстоит великое будущее…
В жизни Европы ему предстоит выполнить высокую задачу.
Я считаю вероятным, что в не слишком далеком будущем Россия принесет Европе не только материальное спасение, но и духовное обновление».
Так честно, смело, открыто говорил человек, много видевший и много передумавший, человек, стоявший у порога нового мира, но не отваживавшийся на решительный шаг.
Голубой океан
А пока Нансен отдавал себя делу, которое казалось ему самым нужным и важным, дети его незаметно выросли, вступили на свою дорогу.
Лив нашла счастье с инженером Андреасом Хёйером. Молодые построили себе дом возле «Пульхегды», и вскоре по светлым комнатам уже бегала крохотная золотоволосая Ева. Коре после окончания сельскохозяйственной школы поступил работать в Советско-норвежское общество и месяцами пропадал то на севере Норвегии, то в русской тундре. Одд стал архитектором. Ирмелин мечтала об Академии художеств.
В редкие дни домоседства Нансен возился с внучкой, рисовал, с наслаждением слушал музыку. Композитор и пианист Дубровейн, поселившийся в Норвегии, приезжал тогда в «Пульхегду», играл Чайковского, русские народные песни.
Нансен увлекался Достоевским, советовал Лив:
ebooksa