Кареты помчались по Невскому проспекту, повернули к Европейской гостинице. Роскошные апартаменты были украшены пейзажами Норвегии. У подъезда стоял экипаж, запряженный рысаками: он должен был дежурить день и ночь.
Нансены два дня осматривали город, побывали в Эрмитаже, в Русском музее, в Мариинском театре. Холодная петербургская весна напоминала бергенскую зиму. По Неве плыл лед с Ладожского озера. Небольшой черный пароходик с высоким носом и плоской кормой, густо дымя, пробирался возле берега. Длинные низкие мосты висели над рекой. Шпиль Петропавловской крепости, казалось, прокалывал хмурые облака. Ровно в полдень с ее серых стен ухала пушка.
— Что теперь там, в крепости? — спросил Нансен переводчика.
Тот замялся.
— Музей?
— Нет, тюрьма.
— Вот как! Для каких же преступников? Для убийц?
— Нет, не совсем. Там сидели, например, писатель Достоевский, географ Кропоткин…
— Достоевский?! И знаменитый Петр Кропоткин?.. Не может быть! За что же?
— Политическое дело, — уклончиво ответил переводчик.
Нансену нравились широкие петербургские улицы, холодноватый простор Дворцовой площади и Марсова поля. Перспектива каменных, плотно поставленных друг к другу домов заканчивалась сверкающей золотой иглой Адмиралтейства — к ней сходились многие улицы города. Роскошные дворцы, красноватые громады старинных казенных зданий соседствовали с новыми, сверкающими зеркальными стеклами домами богачей.
На Невском проспекте кучер молодецки выпрямлялся, натягивал вожжи. Экипаж быстро и бесшумно катился на резиновых шинах в потоке других экипажей. «Эй, эй!» — повелительно покрикивал кучер на перебегавшего улицу чиновника или мальчика-разносчика. По тротуару плыла толпа; среди скромно одетых людей мелькали нарядные мундиры гвардейцев, черные цилиндры франтов, огромные, с перьями, шляпы модниц, направлявшихся к Гостиному двору.
Но был другой Петербург. И его тоже видел Нансен: серые дома — казармы Выборгской стороны, толпы изможденных рабочих у заводских ворот, бедность на каждом шагу…
Вечером 15 апреля в зале Дворянского собрания расселась петербургская знать. Среди роскошных нарядов затерялись черные сюртуки ученых. Нансену шепнули, что в зале присутствуют члены царской семьи.
Он с Евой пошел к эстраде. Навстречу поднялся Петр Петрович Семенов.
— Вы видели до сих пор только холодные окраины России, — сказал он. — Примите теперь привет и дань восхищения от всей страны. Я счастлив, что могу сегодня передать вам, почетному члену нашего Географического общества, его высшую награду — Константиновскую медаль.
Нансен рассказывал о дрейфе «Фрама». Говорил он по-немецки, без особого воодушевления: слишком много парадности, слишком много придворных мундиров. Дамы зевали, прикрываясь веерами. Они пришли посмотреть Нансена и наряд его жены. Теперь им было скучно. Шепотом они осуждали Еву за гордый и высокомерный вид — простая певичка, дочь какого-то зоолога, а держится, словно принцесса крови.
Только два дня спустя, после приемов у принца Альберта Саксен-Альтенбургского, у великого князя Константина и еще у каких-то сановных лиц, пожелавших видеть у себя во дворцах приезжую знаменитость, Нансен попал к людям, с которыми ему было хорошо и интересно. Они собрались в особняке Географического общества.
Тут были Толль, адмирал Макаров, океанограф Шокальский, геодезист Тилло, климатолог Воейков и другие люди, которыми гордилась русская наука.
Голубая карта Северного Ледовитого океана с красным пунктиром дрейфа «Фрама» висела на стене.
ebooksa