А вот учителя, которых он близко знал. Не поэтому ли ему кажется, что особый свет исходит от их лиц? Ведь они не только учили ребятишек. Они в своем маленьком поселке были настоящими просветителями. Русскими интеллигентами, для которых их труд был всем: и целью, и смыслом жизни, и единственной наградой. Иван Ильич Лужков; рядом с ним — его жена. Сколько поколений выучили они! А подальше лежат учителя, которых он помнил совсем молодыми: Весник, Сухов… Им было по пятьдесят, когда умерли. И у обоих — сердце. Война, затем школа. Вот и вся их жизнь. Но, наверное, не было на земле людей счастливее. Тысячи бывших учеников в разных концах страны помнят их и будут всегда думать о них, как о живых.
Они им снятся, они обращаются к ним мысленно в трудную минуту, они помнят их глаза, смех, жесты, походку. Их привычки. Их любимые выражения. Они для них по-прежнему рядом.
— Эй, мужик!.. оглянися-ка… Ну-да, он и есть… Давай сюда, Рябиков!
Саша Длинный, в рубахе навыпуск, голова на жилистой шее, загорелой до черноты, в каких-то опорках на босу ногу, с легким кряхтением выкарабкался из ямы, похожей на склеп. Рябиков подхватил и обнял старика. Саша Длинный заворчал:
— И ты начнешь меня сейчас полировать… с ума, мол, сошел дед, себе могилу сооружает. А? Так?.. Забыли, что деду помирать скоро, все думают — трет спины тридцать три года, и еще столь же тереть будет.
Александр Никитич действительно славился тем, что с большой охотой тер спины своим согражданам. Большим мастером по этому делу был в оковецкой бане!
— …А может, Александр Никитич, и правда завтра в баню сходим?
— И сходим! И маленькую выпьем! Да ты смотри, смотри, не отворачивайся — здесь лежать буду! — в голосе старика послышалась гордость. — Рази ж мои оболтусы такое логово мне б устроили? А я взял да и сам соорудил. Видал — это в позапрошлом году яблони посадил, березы прошлогодние… А тут камнем все выложил, лежать так лежать. И ты смеешься, и ты!.. — старик укоризненно покачал головой и с сердцем махнул рукой. — Ну ладно, дело говори. Садись на беседку!
Скамья была роскошная — длинная, широкая, с удобной спинкой, сияла зеленой краской. Саша Длинный сел первый и с наслаждением вытянул ноги. Заглянув в выложенную кирпичом яму, сказал:
— Это очень прекрасно — здесь сидеть. Лучше, чем там лежать. А, Рябиков?.. Эх, половили мы с тобой разных мошенников, да и бандитиков, случалось. Помнишь?
— Как не помнить, Александр Никитич.
— Что с Синевым-то? — строго спросил и кинул искоса прицельный взгляд.
— А вы что-нибудь знаете, Александр Никитич? Хотел посоветоваться.
— Знаю тебя: ты советоваться пришел, когда сам уж все уяснил. Так?
— Да почти… но и не совсем. Хочу помощи просить. Совета.
Старик медленно и торжественно поднес руку к седому усу.
— Дам совет. Брось-ка мне китель, вон на бугорке лежит. Счас и пойдем.
— Куда, Александр Никитич?
— Вниз пойдем — покуда. Беседу будем вести, — ответил бывший старшина и гроза оковецких «мошенников и бандитиков».
Разговаривая, они спустились с кладбищенского холма. Прошли центральной улицей. Затем старик свернул в проулок, который вел к больнице — и решительно направился к дому Хлыновых.