Почти лишним будет рисовать здесь облик Наполеона верхом, с подзорной трубой в руках, на Россомских высотах, на заре 18 июня 1815 года. Весь мир видел его таким. Этот спокойный профиль под маленькой шляпой Бриеннской школы, этот зеленый мундир, белый отворот, скрывающий звезду, сюртук, скрывающий эполеты, угол красной ленты, виднеющийся из-под жилета, белая лошадь в чепраке малинового бархата с вензелями N по углам, с коронами и орлами, ботфорты поверх шелковых чулок, серебряные шпоры, шпага Маренго{143}, - вся эта фигура последнего из Цезарей еще стоит у всех в воображении, — одни вспоминают о нем с восторгом, другие со строгим осуждением.
Этот образ долго оставался озаренным каким-то лучезарным светом; это зависело от известного легендарного затмения, распространяемого вокруг себя большинством героев и более или менее долго скрывающего истину; но в наше время история рассеяла мрак.
Этот свет — история — беспощаден; он имеет в себе нечто странное и божественное: несмотря на то, что история — свет, и именно потому, что она свет, она часто кладет тени там, где были видны одни лучи; одного и того же человека она превращает в двух различных призраков — один борется с другим, мрак деспота борется с блеском полководца. Разоренный Вавилон умаляет славу Александра; Рим, закованный в цепи, уменьшает славу Цезаря; погубленный Иерусалим{144} уменьшает славу Тита. Тирания переживает тирана. Несчастье для человека оставлять за собой мрак, принимающий его очертания.
V. Quid obscurum[16] сражений
Всем известна первая фаза этого сражения; начало смутное, неопределенное, колеблющееся, зловещее для обеих армий, но для англичан еще в большей степени, чем для французов.
Дождь лил всю ночь; земля была изрыта, вода скопилась тут и там в рытвинах, как в бассейнах; в некоторых местах повозки обоза вязли по самые ступицы; с упряжи лошадей струилась жидкая грязь; если бы пшеница и рожь, смятые этой массой обозов, не заполнили рытвин и не образовали подстилки под колесами, всякое движение, в особенности в долине около Папелотта, оказалось бы невозможным.
Дело началось поздно; Наполеон, как мы уже говорили, имел привычку держать всю артиллерию в руках, наготове, как пистолет, прицеливаясь то в ту, то в другую точку сражения, и ему хотелось подождать, пока конные батареи в состоянии будут свободно действовать; для этого было необходимо, чтобы взошло солнце и просушило почву. Но солнце не показывалось. Это уже не было знаменитое солнце Аустерлица. Когда раздался первый пушечный выстрел, английский генерал Кольвилль взглянул на часы и заметил, что было тридцать пять минут двенадцатого.
Бой был начат с яростью, с большей яростью, чем того желал император, — левым французским крылом, ударившим на Гугомон. В то время Наполеон атаковал центр, направив бригаду Кио на Ге-Сент, Ней{145} двинул правое французское крыло на левое английское, опиравшееся на Папелотт.
Атака на Гугомон была в некотором роде военной хитростью: привлечь туда Веллингтона, заставить его податься влево, — вот каков был план. Этот план и удался бы, если бы четыре роты английской гвардии и храбрые бельгийцы дивизии Перпонше не удерживали так упорно свои позиции, так что Веллингтон, вместо того чтобы сосредоточивать там силы, мог ограничиться отправкой туда в виде подкреплений еще четырех гвардейских рот и брауншвейгского батальона.
Атака правого французского крыла на Папелотт имела целью смять английскую гвардию, отрезать возможность отступления на Брюссель, заградить проход пруссакам, форсировать гору Сен-Леан, оттеснить Веллингтона на Гугомон, оттуда на Брэн л Алле, оттуда на Галь — нет ничего проще. За исключением нескольких частностей, атака эта удалась. Папелотт был взят; Ге-Сент захвачен.
Надо отметить следующую подробность. В английской пехоте, в особенности в бригаде Кемпта, было множество новобранцев. Эти молодые солдаты перед нашими грозными пехотинцами были неустрашимы; при всей своей неопытности они вели себя прекрасно; в особенности отличались они в качестве стрелков; солдат-стрелок, отчасти предоставленный самому себе, становится, так сказать, сам себе генералом; эти рекруты проявили чисто французскую изобретательность и горячность; новички-пехотинцы отличались энтузиазмом. Это не понравилось Веллингтону.
После взятия Ге-Сента исход сражения был еще неопределен.
От полудня до четырех часов наступил темный промежуток; середина сражения неопределенна и смутна, как темная свалка. Наступают сумерки. Среди мглы виднеются как бы громадные волны, головокружительный мираж, в глазах мелькают все тогдашние атрибуты войны, почти неведомые ныне; гусарские шапки с языками, развевающиеся ташки, перевязи крест-накрест, лядунки для гранат, доломаны гусар, красные сапоги с множеством складок, тяжелые кивера, обвитые жгутами, почти черная пехота Брауншвейга, перемешанная с пурпурной пехотой Англии, с ее толстыми белыми жгутами на плечах вместо эполет, ганноверская легкая кавалерия в продолговатых кожаных касках с медными бляхами и красными гривами, шотландцы с голыми коленями и клетчатыми пледами, высокие белые сапоги гренадеров, — все это картины, а не стратегические линии, материал для Сальватора Розы{146}, а не для Грибоваля{147}.
Сражение всегда имеет что-то общее с бурей, Quid obscurum, quid divinum[17]. Каждый историк рисует какие ему нравятся очертания этого хаоса. Каковы бы ни были комбинации генералов, столкновение вооруженных масс имеет непредвиденные отливы и движения; в пылу действия планы обоих полководцев сталкиваются друг с другом и теряют первоначальную форму. Такой-то пункт сражения пожирает большее количество людей, чем другой, как рыхлая почва, которая быстрее другой впитывает в себя воду. Появляется потребность пожертвовать такому-то пункту больше солдат, чем ожидали полководцы. Это, так сказать, непредвиденные расходы. Боевая линия изгибается и вьется, как нить, потоки крови льются напрасно, фронт армии колеблется, полки, входя в ряды или выходя, образуют мысы или впадины, все эти массы беспрерывно движутся, волнуются; там, где была пехота — появляется артиллерия, где была артиллерия — туда подоспевает кавалерия; батальоны подвижны, как дым. Здесь что-то было, теперь ищите — оно: уже исчезло; прогалины перемещаются; темные складки надвигаются и отступают; какой-то могильный ветер движет, раздувает, толкает вперед эти трагические массы. Что такое битва? Непрерывное колебание. Неподвижность математического плана выражает один момент, а не целый день. Чтобы писать картину сражения, требуется художник, владеющий могучей кистью, способной изобразить хаос; Рембрандт выше Вандермелена{148}. Вандермелен точен в полдень, но лжет в три часа. Геометрия обманчива; только ураган правдив. Есть известный момент, когда сражение дробится, разбивается на массу подробностей, которые, по выражению самого Наполеона, принадлежат скорее биографии полков, чем истории армии. В этом случае историк, очевидно, имеет право быть кратким. Он не может схватить главных очертаний борьбы, и никакому повествователю, как бы он ни был добросовестен, не дано определить в точности форму этой страшной тучи, называемой сражением. Эта черта, свойственная всем великим вооруженным столкновениям, особенно применима к сражению при Ватерлоо. Однако после полудня, в известный момент, бой несколько определился.
VI. Четыре часа пополудни
Около четырех часов положение английской армии стало серьезным. Принц Оранский командовал центром, Гилль правым крылом, Пиктон левым. Принц Оранский, неустрашимый, неистовый, кричал своим голландцам и бельгийцам: «Нассау! Брауншвейг! Стоять на месте!» Ослабевший Гилль опирался на Веллингтона, Пиктон погиб. В ту самую минуту, когда англичане захватили у французов знамя 105-го линейного полка, французы убили у англичан генерала Пиктона, прострелив ему голову пулей. Сражение для Веллингтона имело две точки опоры — Гугомон и Ге-Сент. Гугомон еще держался, но пылал; Ге-Сент был взят. От немецкого батальона, занимавшего его, осталось в живых всего сорок два человека; все офицеры, за исключением пяти, были убиты или захвачены в плен. Три тысячи сражающихся перебили друг друга в этом месте. Сержант английской гвардии, чемпион Англии по боксу, слывший неуязвимым среди товарищей, был убит там малорослым французским барабанщиком. Бэринг был сбит с позиции, Альтен зарублен саблей. Несколько знамен было потеряно, в том числе знамя дивизии Альтена и знамя Люксбургского батальона, которое держал принц фамилии Цвейбрюкен. Серых шотландцев уже не существовало; громадные драгуны Понсомби были изрублены. Эта великолепная кавалерия была смята уланами Бро и кирасирами Траверса; из 1200 лошадей оставалось всего 600; из двух подполковников — двое лежали распростертые на земле; Гамильтон был ранен, Матерн убит. Понсомби пал, пронзенный семью ударами пикой. Гордон умер, Марш умер. Две дивизии, пятая и шестая, были разгромлены.
Гугомон уже был почти захвачен, Ге-Сент взят, оставался всего один оплот — этот продолжал крепко держаться. Веллингтон еще подкрепил его. Он послал туда Гилля, бывшего в Мэрб-Брэне, вызвал и Шассе, находившегося в Брэн л"Алле.
Центр английской армии, несколько вогнутой формы, очень плотный и сомкнутый, занимал сильную позицию. Он находился на плато Мон-Сен-Жан, за ним расстилалось селение, а позади склон, в то время довольно крутой. Он опирался на массивное каменное здание, бывшее в то время вотчиной Нивелля, на перекрестке дорог; то было прочное строение XVI века, до того крепкое, что ядра отскакивали от него рикошетом, не пробивая. Вокруг плато англичане подрезали кое-где изгороди, сделали амбразуры среди боярышника, расставили тут и там пушки между ветвей, обломали кусты. Артиллерия их засела в чаще хворостинка. Это вероломство, бесспорно дозволяемое во время войны, которое допускает и засады, и ловушки, было исполнено так искусно, что Гаксо, посланный императором в девять часов утра на рекогносцировку неприятельских батарей, не заметил ничего и, вернувшись, доложил Наполеону, что нет никаких препятствий, кроме двух баррикад, заграждающих дороги в Нивелль и Женап. В ту пору хлеба были уже высоки; на окраине плато батальон 95-й бригады Кемпта, вооруженный карабинами, залег среди высокой ржи.
Обеспеченный и усиленный таким образом центр англо-голландской армии был в выгодном положении. Опасность этой позиции заключалась в Суаньском лесу, бывшем по соседству с полем битвы и перерезанном прудами Грёнендаля и Буафорта. Армия не могла бы отступить туда, не раздробившись; полки немедленно перемешались. Артиллерия погибла бы в болотах. Отступление, по мнению нескольких специалистов, мнению, однако, оспариваемому другими, представляло бы собой беспорядочное бегство армии.
Веллингтон стянул к этому центру бригаду Шассе, взятую из правого крыла, затем еще дивизию Клинтона. Своим англичанам, полкам Галькетта, бригаде Митчелла, мэтландской гвардии он дал в качестве подкрепления брауншвейгскую пехоту, нассаусцев, ганноверцев Кильмансегге и немцев Омитеды. Таким образом, под рукой у него было двадцать шесть батальонов. Правое крыло, как говорил Шаррас, было отведено за центр. Громадная батарея была замаскирована мешками с землей на том месте, где находится ныне так называемый Ватерлооский музей. Веллингтон, кроме того, держал в резерве в небольшой лощине гвардейских драгун Сомерсета — 1400 всадников. Там была вторая половина английской кавалерии, имевшая заслуженно превосходную репутацию. Понсомби был уничтожен, оставался Сомерсет.