— Что это она делает? — продолжал незнакомец кротким голосом, представлявшим странный контраст с его нищенской одеждой и дюжими плечами носильщика.
Тенардье снизошла дать ответ:
— Чулки вяжет, если вам угодно знать. Чулки для моих девочек, у которых их нет и которые ходят босиком.
Незнакомец взглянул на бедные, посиневшие от холода ноги Козетты и продолжал:
— Когда же она закончит эту пару?
— Работы осталось дня на три-четыре. Эдакая лентяйка!
— А сколько может стоить такая пара чулок, когда будет готова?
— По крайней мере тридцать су, — ответила Тенардье, кинув на него презрительный взгляд.
— А уступите вы их за пять франков?
— Черт возьми! — воскликнул один из извозчиков с грубым смехом. — Пять франков! Как не уступить! Еще бы! Целых пять кругляков.
— Да, — вмешалась Тенардье, — если такова ваша фантазия, сударь, то можно будет уступить. Мы ни в чем не отказываем постояльцам!
— Только деньги на стол сейчас же, — прибавил муж своим отрывистым, решительным тоном.
— Я покупаю эту пару чулок, — отвечал человек, выкладывая на стол монету в пять франков, — вот и деньги. Теперь твоя работа принадлежит мне, — обратился он к Козетте. — Ступай, играй, дитя мое.
Извозчик был до того поражен пятифранковиком, что бросил пить и подбежал к ним.
— Ишь ты, ведь и правда! — восклицал он, рассматривая монету. — Настоящее заднее колесо и не фальшивое!
Подошел Тенардье и молча сунул монету в карман. Жена его не возражала. Она принялась кусать губы, и лицо ее приняло выражение ненависти.
Между тем Козетта вся дрожала; с усилием решилась она спросить:
— Сударыня, правда, что мне можно играть?
— Играй, — заревела Тенардье грозным голосом.
— Благодарю, сударыня.