Жандармы и полицейские отступили.
Она сбросила шаль, но осталась в шляпе. Сам Тенардье, скорчившись позади нее, совсем почти исчез под упавшей шалью; жена закрывала его своим телом и поднимала над головой камень, покачивая его, как великанша, готовая бросить утес.
— Берегитесь! — крикнула она.
Все отскочили и столпились у коридора. Середина комнаты опустела. Женщина взглянула на разбойников, позволивших связать себя, и пробормотала хриплым, гортанным голосом:
— Трусы!
Жавер улыбнулся и выступил вперед, в пустое пространство, с которого она не спускала глаз.
— Не подходи, убирайся! — крикнула она. — А не то я проломлю тебе голову!
— Какой гренадер! — сказал Жавер. — Ну, матушка, у тебя растет борода, как у мужчины, а у меня есть когти, как у женщины!
И он продолжал идти вперед. Тенардье, растрепанная и ужасная, расставила ноги, откинулась назад и бешено бросила камень в голову Жавера. Он нагнулся. Камень пролетел над ним, стукнулся в противоположную стену, отбил от нее огромный кусок штукатурки и, отскочив рикошетом, упал к ногам Жавера.
В то же мгновение Жавер подошел к чете Тенардье. Одна из его огромных рук опустилась на плечо женщины, другая — на голову мужчины.
— Наручники! — крикнул он.
Полицейские вошли толпою, и через несколько секунд приказание Жавера было исполнено. Тенардье, совсем разбитая, взглянула на скрученные руки мужа, потом на свои и, бросившись на пол, воскликнула, рыдая:
— Мои дочери!
— О них позаботились, — сказал Жавер. Между тем полицейские, увидев пьяного, заснувшего за дверью старика, разбудили его.
— Все кончено, Жондретт? — пробормотал он, проснувшись.
— Конечно, — ответил Жавер.
Шесть связанных бандитов стояли перед ним. Они все еще казались какими-то призраками — трое оставались по-прежнему в масках, у остальных троих лица были вымазаны сажей.
— Можете не снимать масок, — сказал Жавер.
И, оглядев их поочередно, как Фридрих II{400} солдат на смотру в Потсдаме, он сказал трем «печникам»:
— Здравствуй, Бигрнайль, здравствуй, Брюжан, здравствуй, Два Миллиарда.