На углу улицы Пти-Банкье какая-то старуха, нагнувшись, рылась в куче мусора при свете фонаря.
Мальчик толкнул ее, проходя мимо, а потом отскочил и воскликнул:
— Вот так чудеса! А ведь я думал, что это огромная, огромная собака!
Он произнес слово «огромная» во второй раз еще насмешливее и громче, чем в первый: «Огромная, огромная собака!» Рассвирепевшая старуха немного приподнялась.
— Ах ты, висельник! — заворчала она. — Не стой я вот так, нагнувшись, так хороший бы пинок дала тебе ногой!
Но мальчик уже успел отойти от нее на почтительное расстояние.
— Кис, кис! — крикнул он. — А ведь я, пожалуй, и не ошибся!
Задыхаясь от негодования, старуха совсем выпрямилась, и красноватый свет фонаря упал на ее посиневшее, изрытое морщинами лицо, с гусиными лапками, доходившими чуть не до самых уголков рта. Фигура ее оставалась в тени, и видна была только одна голова. Казалось, это маска дряхлости, вынырнувшая из мрака.
Мальчик посмотрел на нее.
— Сударыня, — сказал он, — род вашей красоты не в моем вкусе.
И он пошел дальше, распевая:
Пропев эти три строчки, мальчик остановился. Он дошел до дома № 50–52 и, видя, что дверь заперта, принялся колотить в нее ногой.
Это были сильные, громкие удары, приличествующие скорее надетым на нем мужским башмакам, чем его собственным маленьким ногам.
Та самая старуха, которую он встретил на углу улицы Пти-Банкье, бежала к нему с громкими криками и отчаянными жестами:
— Что это такое? Что это такое? Господи владыка! Выбивают дверь! Ломают дом!
А удары продолжались своим чередом. Старуха выбилась из сил.
— Разве можно так ломиться в двери!
Вдруг она остановилась: она узнала мальчика.
— Как! Это опять ты, дьяволенок!
— Скажите на милость, да это старуха Бугон! Здравствуй, тетушка! Я пришел навестить моих предков.