Тот больной, однофамилец мой, имел инициалы «В. А.», 78 лет. А я – А. В. И лет 28.
Петрович, дорогой ты мой! Дай обниму! Чудотворец ты наш! Вы даже не можете представить себе этот праздник выздоровления! Со мной одним его три представительницы персонала отмечали. И мы вчетвером на эти 24 дня очень подружились.
А доктор даже не извинилась. Может, я ей мало внимания уделил?
И после уточнения и ликвидации врачебной ошибки мне докторица прописала только кислородный коктейль. Кто пил, знает, какая гадость. Только двести граммов водки этот жуткий привкус снять могут… А попробуй водку в Белоруссии купи. И назначения надо выполнять… Потому утро и начиналось с двух канистр горячей воды. Одной пролить, вторую залить.
И гидромассаж я все равно получал, хоть и незаконно. Персоналу спасибо… А что было потом – не скажу…
Только вот этот вечный недосып, как на службе, но не в пример слаще.
В Москву я вернулся здоровым и активным. Как и Петрович.
А что, Белоруссия мне понравилась…
Страна глухих
Помнится, в фильме «Любимая женщина механика Гаврилова», актер Светин говорил: «Худшее место на Земле – Баб-эль-Мандебский пролив». Ошибался актер. И режиссер со сценаристом ошибались. Кораллы, солнце, море теплое… Были, знаем.
А вот я был в худшем месте на Земле.
Подводники, космонавты, летчики, ОВРовцы – конечно. Герои. Как и все остальные, моря бороздящие. Но есть и большие герои.
Отдаленные гарнизоны отличаются только размерами. Уклад везде один. Одни больше, другие меньше. Те гарнизоны, что меньше – хуже.
Но один отдаленный гарнизон я забыть не могу. Всем, кто там жил, не служил, а жил, подчеркиваю, надо было давать звание Героя Советского Союза. И Героинь. Это – мыс Лопатка на Камчатке. Дом на восемь семей: четыре офицера, четыре мичмана, восемь женщин, 12 детей, казарма на два десятка матросов, штабик, пункт управления ГАК. Все это на 16 сотках, если с дачными участками сравнивать, чтоб понятнее было. Сопки вокруг, пятачок между домами и морем, на нем все и стоит. А на уставшее побережье прибой шестиметровый накатывает. И ревет. И нет покоя ни днем, ни ночью. Шестиметровая волна берег не лижет – рушит, грызет. Со злобой и ненавистью. И спасения от него нет. Все звуки поглощает, только себя слушает. Его рев слышно дома, сквозь закрытые окна и двери. На улице он просто оглушает… Говорить невозможно. Только кричать. И я впервые понял, зачем нужны беруши – чтоб с ума не сойти. Их в этом поселке носили все, даже дети. И все не разговаривали – кричали.
У Паустовского, кажется, было что-то про ветер в Новороссийске. Тяжело, мол. Тягостно. В зимние месяцы народ не выдерживал и то ли стрелялся, у кого пистолет был, то ли вешался. Сраные интеллигенты… Три месяца выдержать не могли. А здесь весь год прибой. И ни минуты покоя. И жестко, и оглушающе, и постоянно, и ежесекундно… И тишина – счастье, доступное только акустикам, когда они свои наушники надевали, другие звуки слушая… И покой только раз в год – в отпуске. Только люди и там кричат, как глухие, с другими общаясь. И теща пугается крика зятя, а тот не замечает, что неадекватно разговаривает. Хотя ему от этого польза – теща боится и уважает.
А подруги моряков молчаливы, терпеливы и не жалуются маме. А голос внука так громок, что уши закладывает…
Рев прибоя перекрыл даже шум винтов вертолета, который доставил в поселок 5 января Деда Мороза со Снегурочкой, хор Снежинок, председательшу женсовета с подарками и меня.
Нас ждали. Уже пять дней. Особенно дети. Новый год, все-таки… Кривая сосенка, украшенная гирляндами огней и самодельными игрушками, наконец-то засветилась. А у детей в ушах были беруши. И каждую реплику приходилось подавать дважды, пока дети по губам разберут, в чем веселье, и среагируют, и закричат: «Елочка, зажгись!»
Маленький мальчик Саша с диатезными щеками, которому понравилось мое новое лицо, ерзал у меня на коленях и кричал в ухо, пока его мама раздавала подарки: «Велтолет – доблая зелезная птиса! В ней вкуснятины много! Дазе хлеб есть! И конфеты. А белый, он с песенью, ее мама слезает. А селный – халосий, но я белый люблю. Велтолет – не то, се эти цайки и бакланы. Бутелблот из лук вылывают, когда мама отвелнется. И хосет в глаз клюнуть. Гадкие пенсы. И плибой плахой и нехолосий. И сумит. И слизывает. Он Лену в плошлом году слизнул, пока мамы кличали, отвлеклись. А у нее такое класивое класное пальто было. Не наели… Ее мама долго плакала. А мне ее коляска досталась. И я узе бальсой. Потому сто я к плибою не хозу.
И Дед Молос холосий… А я стесняюсь танцевать. А ты останесся? Или ты птенцик велтолета и с ним улетишь? Возьми меня с собой, а? А то у меня уски сильно болят. Мама говолит, от плибоя… Ой, смотли, Снегулоцка!»
ebooksa