Последняя битва

22
18
20
22
24
26
28
30

— Люди пойдут за вами, не потому что вы им прикажете, а потому что увидят в вас теплый обнадеживающий светоч маяка посреди бури. Триггер и ему подобные не переживут этот переходный момент. Они останутся в прошлом. А вы, — с этими словами она ткнула пальцем мне в грудь, — вы пойдете в будущее и остальные потянуться за вами.

— Спасибо, Алания. Твои слова наполнены надеждой, и мне становится страшно, что я их не оправдаю.

— О, даже не сомневайся в себе! Тигран говорил, что ты совсем иная. Теперь я это понимаю.

— Почему иная?

— Потому что твое сострадание гораздо шире. Ты готова жертвовать не только ради людей, но и ради тех кровожадных монстров, в которых по-прежнему видишь людей.

— Но ведь это правда! Их всех можно вернуть!

— В этом твоя сила. В твоей вере! Не изменяй ей и иди до конца. Борись за нее и жертвуй. Потому что только это широкое сострадание, которое распространяется на всех живых существ, поможет нам выйти их кровавого хаоса.

Я вновь обняла Аланию, и вдруг поймала себя на мысли, что она такая худенькая и маленькая, прямо как моя мама. Мне было всего восемь лет, но я уже понимала, что моя мама миниатюрная и аккуратная. Алания стала походить на нее. Может в реальности, а может лишь в моей голове, потому что я так отчаянно нуждалась в родном доме.

Падальщики один за другим стали покидать смрадный душный подвал, как вдруг раздались хлопки. Они набирали мощность с каждой секундой, словно волна постепенно заражала людей, а потом отовсюду раздалось гудение и радостное улюлюканье. Люди торжественно хлопали в ладоши, махали нам, приободряли и кричали, что любят нас.

Я чуть не расплакалась. Еще никогда нас так не провожали в миссию.

— Они рады, что мы валим отсюда или они рады, что мы валим отсюда? — спросил Фунчоза.

Странным образом его фразу поняли все: люди радовались большему количеству воздуха в подвале или тому, что мы снова выходим в миссию, чтобы продолжать бороться?

В ответе мы не нуждались.

Люди скандировали «ПАДАЛЬЩИКИ!» и радостно махали нам, как дети, провожающие своих родителей в поход. Ну а мы чувствовали себя солдатами на параде: достойные похвалы и дифирамбов. Людское обожание зажгло в нас надежду с новой силой, она больше не была едва заметным фитильком, а горела светом тысяч факелов — ярких, обжигающих и грозных.

Слова Алании тоже перестали быть теорией и превратились в реальность. Еще никогда мы, Падальщики, не чувствовали себя такими нужными для слабых, угнетенных, просящих. И еще никогда я не чувствовала себя такой уверенной в том, что иду верной дорогой.

Ребята поднимались по ступеням в холл гостиницы, весело обсуждая предстоящую миссию, кто-то разглядывал внутренне убранство гостиницы, другие неотрывно глядели на тяжелые входные двери со стальным засовом.

Еще никогда они не пересекали защитные ворота так легко, как сегодня, но и старые привычки никуда не делись: выходя наружу, каждый стучал по косяку двери на удачу.

На крыльце гостиницы ребята задержались. Я сперва даже не заметила, что они отстали, продолжала твердо вышагивать к снегоходу Арктик Кэт, который Ульрих назвал Киской и теперь мне жить с этим проклятьем до конца времен. А когда я наконец осознала, что шаги ребят затихли, обернулась.

Эта картина навсегда застрянет в моей памяти: ребята столпились у дверей прямо под деревянной табличкой с названием гостиницы «Умбертус», уже подточенной и измученной временем, и смотрели на мир вокруг. Они жадно пожирали глазами безграничные пейзажи заснеженных Альп: вздымающиеся холмы тут и там, острые пики гор, разрезающих небо так небрежно и в то же время так естественно, запорошенные овраги и темные ущелья, плотные леса покрывали горы своими снежно-черными силуэтами спящих деревьев — где-то голые лиственные, где-то вечные зеленые, и вокруг всего этого пейзажа чистый ясный фон голубого неба, изредка сокрытого пузатыми облаками, готовыми излиться своими пушистыми внутренностями на ледяную землю.

Я уже два месяца жила на поверхности и удивлялась тому, как быстро привыкла к ней, ведь она мне чужда, это не моя родина. Я родилась в затхлых мрачных отсеках подземной Желявы, которую до сих пор считала домом, но по которому никогда не скучала. Все, что я наблюдала здесь и сейчас, казалось правильным и естественным, потому что мы наконец вернулись в ту жизнь, которая была уготована человечеству с самого начала.