— Она очень странная. Передвижения не характерные для инфицированных, но тепловизоры улавливают именно их диапазон.
Я наблюдал за перемещением некоей красной массы. И тут же снова проснулась гордость за Желяву. Система слежения за периметром Желявы могла обозначить каждый отдельный объект — настолько она была точна. Здесь же я видел лишь один большой красный сгусток.
— А почему нет четкости?
Я никогда не упускал возможности указать жителям Нойштадта на несовершенства их крепости, постоянно сравнивал с достижениями Желявы, потому что до конца жизни буду убежден в том, что живучести Желявы нет аналогов.
Трухина же смерила меня хмурым взглядом, а потом увеличила масштаб карты.
И тут я обомлел.
Это была сплошная масса из красных точек.
— Сколько их там? — выдохнул я и оперся кулаками в стол.
— Десятки тысяч. Наша система даже не сможет сосчитать их всех, — ответил Амир.
Ну хорошо. Уделал.
— Видишь, как ровно они перемещаются? Это не характерно для них. Цепная миграция всегда хаотична и непредсказуема: пробудившиеся инфицированные перебегают на новое место, тревожат своим запахом соседних особей, те своих соседей. Они передвигаются как скворцы, создающие мурмурацию: каждая особь стремится занять позицию, дающую ей как можно больше информации об окружающей среде, они ориентируются на ближайших соседей, и создается динамичная структура со своим алгоритмом. Но здесь. Они как будто точно знают, куда двигаться.
— Как далеко они от нас? — спросил я напряженно.
Мне плевать, какие рисунки они выстраивают или алгоритмы, главное, чтобы не на моей территории.
— Два с половиной километра от минного поля и приближаются, — ответил Амир.
— Ну и отлично. Поджарятся на минном поясе. Ближе все равно не подойдут. Турели проверили?
— Да. Все в полной боевой готовности.
— Тогда мы под защитой.
Я уже собрался уходить, как кто-то из операторов воскликнул:
— Смотрите!
Я обернулся.