— Ты очень милый и смелый, Ахмед. Я не хочу тебя есть. Принесешь мне воды?
Мальчугана уже через секунду не было в боксе.
— Хайдрун, Куки! — прикрикнул Кейн из глубины лаборатории.
— Что?!
— Это нормальный вопрос! Ты все равно будешь высчитывать время до ОВС! Как ты поймешь, появился ли у нее голод, если не спросишь?
Кейн лишь покачал головой.
— Вот, я сшила тебе платье!
Хайдрун достала ярко-зеленое платье с желтыми цветами и ленточками.
— Какое красивое, — улыбалась Роуз. — Я всегда любила цвет сочной травы.
Вот так визит за визитом, вопрос за вопросом перед нами раскрывалась личность Роуз — первой женщины, вылечившейся от кровожадности. Вирус по-прежнему был в ее крови, и люди ее немного побаивались, но мы понимали, что для построения доверия между нами, требовалось время. Роуз справлялась потрясающе. Она быстро осознала свою важность и тем лечила свою боль.
Она потеряла семью, была одинокой сиротой — такой же, как и мы все — у нее было богатое событиями прошлое, и также как у нас, ее счастливое прошлое было оборвано лишениями. Удивительно, что между нами пропасть в сорок лет, а судьбы наши идентичны.
— В два часа начало церемонии принесения клятв. Тебе нельзя выходить из бокса, но мы покажем тебе онлайн-трансляцию, — говорила Куки.
Роуз едва могла стоять на ногах, новый вирусный метаболизм медленно возвращал ее физическое состояние в более человеческую форму, а потому у нее резко развился артроз и артрит, регенерация восстанавливала суставы, но Роуз испытывала боль при движении. Кейн сказал, то пройдет еще около недели, прежде чем Роуз сможет управлять телом безболезненно.
— К сожалению, торт тебе тоже нельзя…
— Или к счастью. Свен у нас просто конченный повар, — перебила Хайдрун.
— Но мы принесем тебе яблочного пюре и отварного риса! — подбадривала Куки.
Метаболизм тоже вернулся в человеческую норму, но так как органы пищеварительной системы сорок лет работали над расщеплением и перевариванием сырой крови, возвращение к белковой пищи должно было происходить поэтапно. Как прикорм щенка, которого постепенно переводят с материнского молока на твердую пищу. Мы кормили Роуз проваренными кашами и пюре, один прием пищи длился тридцать минут: по одной ложке в две минуты. И несмотря на неудобства и боль, Розу всегда улыбалась и кротко благодарила.
Настал новый этап в этой бесконечной войне, и он принес нам новое понимание нашей чудовищной участи. До пробуждения Роуз мы жили в ожидании чего-то нереального, до конца не уверенные в эффективности сыворотки, но продолжая верить в приближение скорого окончания апокалипсиса. Каждый представлял его по-своему, кто-то видел встречу с потерянными родственниками и друзьями, другие видели безлимитный теплый солнечный свет, малая часть видели новые проблемы и препятствия. Не знаю, к кому примкнул бы я. Наверное ко всем сразу. Я тоже потерял отца и брата, и до сих пор не знаю, живы ли они, бродят ли по лесам, и тоже как и многие представляю, что найду их и мы снова обретем то совместное время, что у нас украли. Эта надежда горька на вкус, отдает солоноватыми слезами и тяжелым комом в глотке, но еще больше режет грудь на лоскуты, скребется там, как неуспокоенный призрак, и лишь тормошит скорбь, которую все никак не похоронишь, не забудешь.
Со временем я узнал цену надежды. В обмен на смысл жизни, она требует много жертвенной боли.
— А ты все загадочно молчишь. А ты все продолжаешь утаивать от меня что-то, — раздался голос над головой.