Поднимаясь по лестнице к квартире Копосовых, Михаил чувствовал себя не в своей тарелке. Он понятия не имел, что станет говорить убитой горем матери, как объяснит свой интерес к случившемуся.
Да и потом, это был его первый опыт подобного разговора. В расследованиях он не участвовал, со свидетелями преступлений (если, конечно, не считать таковыми тех, кто жаловался на курящих в подъезде подростков!) не общался.
Мише было двадцать три года. В школе он учился хорошо, но никаких особых способностей и тяги к какой-либо области знаний не выказывал, так что, когда отец взялся за устройство его будущего своей железной рукой, особо не возражал.
Юрий Олегович был доктором юридических наук, много лет заведовал кафедрой гражданского права в Юридическом Институте МВД России, а в последние годы был проректором. «Кабинетный» полковник, он носил погоны, хотя в полиции не служил ни дня, всю жизнь занимаясь преподаванием.
Без особого труда пристроив сына в Институт, Юрий Олегович полагал, что тот остепенится, станет ответственным и серьезным и, конечно же, пойдет по его стопам: преподавание, научная работа, очень даже приличная зарплата с регулярными премиями, которую получали аттестованные сотрудники Института, и которая росла по мере того, как увеличивались количество звезд на погонах и выслуга лет.
Поначалу все шло неплохо. У Миши появились приятели, учеба больших сложностей не вызывала, и отец был доволен. Но постепенно стало выясняться, что, помимо лекций и семинаров, учеба в ведомственном вузе предполагает регулярную маршировку на плацу, беспрекословное выполнение приказов вышестоящих офицеров и преподавателей, учебные выезды по «тревоге» и дежурства, отказаться от которых невозможно.
Точнее сказать, выяснилось это быстро, но, пока это имело привкус новизны, Миша с любопытством ко всему приглядывался. А потом он – как тот мальчик из анекдота, которому родители не объяснили, что «вся эта бодяга в школе на десять лет», стал потихоньку сопротивляться. От попыток бросить учебу останавливала перспектива призыва в армию, и из-за этой «вилки», когда выбора особо не было, Мишина вольнолюбивая душа рвалась на свободу особенно яростно.
Оценки у него всегда были хорошие, но вот поведение… Как говорил отец, отношения с котором становились год от года все более напряженными, если бы не он, Мишу с треском выгнали бы из Института.
После окончания Института необходимо было отработать в органах пять лет – иначе нужно выплачивать расходы государства на учебу. Миша к тому времени свыкся с этим фактом, и у него даже возникло несколько романтическое желание стать следователем, но отец счел, что сыну будет лучше под его присмотром, и уговорил остаться на кафедре – работать и писать диссертацию.
А через полгода случилась та самая «выходка», которую отец до сих пор припоминал непутевому сыну.
У Ильи был день рождения, и они отметили с размахом. Утром, с трещавшей от похмелья головой, Миша пришел на службу: вызвали на одно из многочисленных совещаний у генерала – ректора Института.
Генерал был человеком в высшей степени тщеславным, лишенным зачатков чувства юмора и, тем более, самоиронии. Приветствовать его появление перед подчиненными полагалось стоя навытяжку. Он мог опоздать, хоть на час (и часто делал это!), но все смирно сидели и ждали, не выказывая возмущения – тем более, что в зале заседаний были камеры видеонаблюдения.
Был бы Миша в нормальном состоянии, сдержался бы, а тут появление коротконого напыщенного генерала, которому только короны не хватало, и приторно-сладкие лица подчиненных вызвали у него приступ гомерического хохота. Так и стоял – ржал, как конь и хлопал в ладоши.
Скандал был грандиозный. Из органов не выкинули только благодаря отцу, но из Института пришлось уйти, о диссертации речи не шло. Однако влияния отца хватило на то, чтобы Мишу взяли на должность помощника участкового в одном из районов Заречья – чаще всего должность эта никем не занята. Ласточкин оказался классным парнем, так что, положа руку на сердце, Мише тут нравилось куда больше, чем в Институте, хотя перспективы, конечно, были намного скромнее.
– Инфантильный лоботряс! Сказочный идиот! – орал отец. – Отсидишь там четыре года, как миленький! Потом видно будет. Но я тебя предупреждаю: еще одна выходка – и ты мне не сын! Живи, как хочешь!
Сейчас, направляясь к Копосовой, Михаил думал, что впервые в жизни делает что-то похожее на то, чему его учили пять лет: выясняет обстоятельства запутанного дела, расследует преступление.
Ерунда, конечно. Самодеятельность, как сказал бы отец. К тому же основано все на словах сумасшедшего «ходока». И тем не менее.
Миша подошел к двери, нажал на кнопку звонка и скроил строгую, но вместе с тем сочувствующую мину, которая, по его мнению, приличествовала данному случаю.
Дверь открыли довольно скоро. Перед Мишей стояла невысокая женщина в темном платье. Узкие губы ее были накрашены алой помадой, на шее красовались коралловые бусы.
Она вонзила в Мишу ледяной взгляд и спросила: