Постумия

Анатол обладал внешностью типичного вышибалы. Блестящий, как зеркало, череп и волосатые руки придавали палачу мрачный колорит. Он внешне напоминал одного из нынешних модных писателей, который вещал на всех телеканалах. Раньше Анатол был мясником, и сейчас работал в фартуке. Это был буквально «гвоздь» его имиджа.

Чаще всего людям было достаточно увидеть кровавые пятна на пузе этого амбала, чтобы выполнить все требования свояков. Анатол постоянно повторял, что был на дружеской ноге с самим Аргентом, и невероятно этим гордился. Правда, незадолго до роковой автокатастрофы палач благоразумно смылся в Румынию.

Сама я, конечно, девяностые годы не помню. Но даже дядя не рассказывал мне ни о чём подобном. Наряду с молочной фермой и сыродельным цехом здесь помещалось и мясное производство. В одном из его цехов мы как раз и находились. Оснащён цех был по последнему слову техники, что помогало Анатолу в его тяжком труде.

А уж такой нож-кукри в кожаном чехле, привезённый из Непала, я вообще не могла себе вообразить. Поигрывая страшным лезвием, Анатол сообщил, что им запросто можно превратить человека в «самовар». А уж про строганину и говорить нечего. У палача были какие-то уникальные, исключительно противные ногти на руках. Они напоминали вросшие в мясо треугольники – вершинами вниз. Уже одно это указывало на врождённый и очень серьёзный порок в развитии.

Но теперь я, по крайней мере, поняла, почему все так боятся свояков. Ведь даже Артём-Талибан сбежал от них за границу, а сейчас вспоминал их с душевным трепетом.

Охраной ведал Платон Куценко – чемпион по боям без правил. Выглядел он соответственно – чуть приличнее гориллы. Охранники подбирались из «ультрас» – самых отмороженных футбольных «болел». Они, само собой, принесли с собой традиции и привычки. Вот в обществе этих милых людей мы и оказались после торжественного ужина у Женьки Озирского, в ночь с 27 на 28 июня. Конечно, на поверхность они поднимались совсем в другом обличье, говорили иные слова. Тем не менее, нас эти господа совершенно не стеснялись. Значит, решили живыми не отпускать. Ведь надеяться на то, что мы все сойдём с ума, не приходилось.

Наверное, уже давно наступил рассвет, но мы не видели солнца. Теперь я знала, как выглядит ад – со сковородами и чертями. Правда, пахло в бункере не серой, а лекарствами, кровью, экскрементами и горелым человеческим мясом. Всё это нисколько не мешало своякам с завидным аппетитом уписывать огромную пиццу. Они развлекались, как подростки в кино, наблюдая за нашими страданиями. И оживлённо переговаривались, изобретая всё новые способы потешить свои безумные души.

Влад Брагин, с перебинтованными ногами, сидел на цементном полу. Руки ему сковали за спиной, а на шею надели что-то типа гарроты. Это средневековое орудие пытки предназначалось для медленного удушения жертвы. Анатол охотно пояснил, что Влад может промучиться хоть сутки, хоть неделю – если правильно обращаться с ошейником. После этого обычное повешенье казалось высочайшей милостью. И потому я старалась не смотреть на синее, с фиолетовыми губами, лицо друга – чтобы самой не помешаться.

Железом прижигали Михона, чтобы понять, умер он или ещё нет. Тяжелейшая рана в живот, огромная потеря крови почти не оставляли надежд. Дато делал всё, что мог, но он был не всемогущ. И только калёное железо заставляло моего кузена открывать глаза и тихо стонать сквозь зубы – скорее от бессилия, чем от боли. Кроме того, ребят зверски избили в дороге, когда скончались оба раненных ими бандита. Всей кодле даже влетело от свояков, потому что трупы здесь были не нужны – по крайней мере, пока.

На бинтах Михона с Владом давно проступила кровь, но менять их никто не собирался. Отвратительный сладковатый запах сводил с ума нас с Дианой. Дети давно впали в анабиоз, опустошив свои желудки. Анатолу добровольно и охотно помогал Саша «Уильямс». Своего хозяина «НН» он стерёг вовсе не так усердно, но сейчас отмаливал грех.

«Аргент был бы доволен, если бы увидел это, – думала я, сплёвывая кровавую слюну. Пунцовое платье, выходит, надела не зря. Так кусала губы, что он них остались одни ошмётки. Зубы чудом не стёрла в порошок. Скованные руки сжимала в кулаки – под коленями. – Да он, наверное, и видит. Теперь я точно знаю, что смерти нет. И потому совсем не боюсь той неведомой страны. Я боюсь дороги туда. И уж совсем не смею утащить с собой и ребёнка…»

Эти сволочи не пощадили даже Диану с детьми. А ведь те при всём желании не могли удовлетворить их требования и в чём-то сознаться. Детей не пускали в туалет, и они ходили в штаны. Сейчас двойняшки окаменели от страха и усталости. Бледные, с воспалёнными глазами, в мокрой одежде, они скорчились на полу, рядом с матерью. И уже не просили ни есть, ни пить, ни выйти по нужде.

Мы с Дианой, дамы весьма тренированные, и то утомились от многочасового сидения на холодном бетоне. Чего это стоило Кирюше с Ёлочкой, страшно было и подумать. На жену Евгения наручники не надели, понимая, что без сына с дочерью она не сбежит. Да и подставлять их не станет – сто процентов. А вот меня, после истории в Зелике, свояки обезвредили по всем правилам. Запястья сцепили ещё в автобусе, и на щиколотки снова надели «колечки».

Я сидела, скорчившись, в полуспущенном платье, и радовалась. Живот защищён хорошо, а на остальное мне наплевать. Меня, конечно, тоже побили, несколько раз огрели электрошокером. Очень болел бок – наверное, повредили рёбра. Но все мои страдания не шли ни в какое сравнение с муками ребят. Им обоим выбили передние зубы, и я не могла видеть эти кровавые рты. Кроме того, боялась за своего сыночка. На каждый толчок внутри себя отзывалась исступлённой мольбой: «Потерпи, мой родной, потерпи, сладенький! Ты же у меня молодец!»

Самое ужасное заключалось в том, что я в любой момент могла прекратить этот кошмар. Достаточно было сказать несколько фраз, чтобы остальных, по крайней мере, перестали терзать. А потом я добавила бы ещё пять имён с соответствующими пояснениями, как того требовали «свояки». Кстати, они смотрели на меня в упор, ожидая, что баба сломается скорее. Но пока я держалась, что ещё больше злило Металлурга с Уланом.

«Даже если вас съели, всё равно остаётся два выхода!» – сейчас эту фразу не повторял только ленивый. А вот у меня не осталось ни одного. Ненавидя этих ублюдков всеми фибрами души, я вынуждена была говорить с ними спокойно, даже учтиво. Показать им средний палец на согнутой в локте руке я всё равно не могла – а так хотелось! Но это вызвало бы новый приступ бешенства у «свояков», пытки и побои для всех нас, что вовсе не входило в мои планы.

Ненавидя зло и произвол в любой его форме, я прикидывала, как умилостивить бандюков, не навредив друзьям и родственникам. И одновременно проклинала в душе не только Металлурга с Уланом, но и всех тех, кто крышевал их, кто пользовался ими…

Я понимала, что, в конечном счёте, ребята обречены. Их уже не могло спасти даже чудо. Они убили людей «свояков», и этого было достаточно. Но мы с Дианой и детьми ещё сохраняли призрачную надежду на спасение. Хотелось размять руки и ноги, удовлетворить некоторые потребности, просто прилечь – пусть даже на пол. Но для этого надо было выполнить волю бандитов.

– «А в Подмосковье ловятся лещи, водятся грибы, ягоды, цветы…» – негромко напевал Зубарев, разыскивая что-то в своём смартфоне. – «Лучше места даже не ищи, только время зря потратишь ты!» Эй, соска! – обратился он ко мне. – Как тебе там, не жёстко? Может, поговорим уже?

– Не хочу вас расстраивать, но у меня всё хорошо! – Понимая, что зря лезу на рожон, я ответила именно так. Сдавшись на их милость, я опозорила бы и деда, и отца, и дядю.