Сиверсия

– Позвонить ты не мог?

– Мог. Но тогда ты бы слушать меня не стал. А сейчас я тебя застал врасплох.

– Как ты меня нашел? Как тебя вообще сюда пропустили?!

– Не ругайся. Я воспользовался тем, что Зайцев меня знает, и наврал, что ты меня ждешь. Давай, Саша, выбирайся на свет Божий. Тебя тут одна француженка жаждет видеть: Мари Анже. Между прочим, режиссер, – заговорщическим шепотом уточнил он. – В том году в Берлине «Золотого медведя» взяла.[15]

Хабаров затянул гайку. Было понятно, что идея с ремонтом летит в тартарары.

– Вот, Мари, – затараторил Глебов, тыча указательным пальцем в грудь Хабарову, едва тот вылез из-под машины, – именно о нем вам говорили.

– Александр Хабаров? – переспросила француженка и что-то сказала на ухо переводчику.

– Госпожа Анже сомневается, что вы именно тот Хабаров, чье имя как постановщика и исполнителя автотрюков было указано в титрах фильма «Скорость».

– Тот самый. А что вам, собственно, нужно?

Француженка снова обратилась к переводчику.

– Госпожа Анже просит вас уделить ей двадцать минут, – перевел тот и с Глебовым пошел к выходу.

Мари Анже с отсутствующим видом листала технический журнал, когда Хабаров вернулся в кабинет и поставил на стеклянный столик перед нею чашку кофе.

Она попробовала кофе, одобрительно кивнула и медленно, чуть растягивая окончания, по-русски произнесла:

– Если вы будете говорить медленно, я все пойму. Мои родители были русскими эмигрантами.

Хабаров равнодушно кивнул.

– Я – Мари Анже. Здесь, в Москве, мой проект. Мои деньги. Как это? Кто заплатил, тот слушает музыку…

– Кто платит, тот заказывает музыку.

– Да. Мне нужны автомобильные трюки. Мне сказали русские, что вы – лучший! Есть еще господин Борткевич… Но я видела вашу работу в «Скорости».

Хабаров улыбнулся: «А ножки у нее, пожалуй, что надо. Такие б ножки, да на плечи…»

– Я плачу вам тридцать тысяч евро за один-единственный трюк. Вы мне его делаете. Мы довольны!