Сиверсия

– У вас что, шить нечем?

Фельдшер замотала головой.

– Новокаин или лидокаин элементарный у вас есть? Анестезия – любая?

Снова немая сцена.

– Здесь только йод, вата и бинты, – подытожил Хабаров, глядя на Боцмана.

– Ой, посадят меня. Посадят из-за паразита этого! – чуть не плача, голосила Боцман. – Век отжила, под старость хлебну позора!

– Вот что, Мария Николаевна. Принесите мне банку консервную, новую, после тепловой обработки, ножницы по металлу и пассатижи. Пожалуйста, голубушка, побыстрее.

Марией Николаевной ее давно никто не называл, «голубушкой» тем более. Все «Боцман» да Манька. Поэтому до бригадирши не сразу дошло, что Хабаров обращается к ней.

Нарезав из крышки консервной банки прямоугольничков, Хабаров пассатижами аккуратно стягивал ими, точно скобками, лоскуты кожи, постепенно сделав очень ровный и, если так можно сказать, красивый шов.

Обступившие Хабарова мужики не один раз хватались за сердце, видя, как щедро он поливает водкой и спиртом и рану, и «инструменты». Под конец, перебинтовав ногу Ларина, он помог уложить его в рыбхозовский буксир, чтобы отвезти в больницу во Владивосток.

– Я боюсь с ним ехать, – девушка-фельдшер робко тронула Хабарова за рукав. – Вдруг ему будет хуже. Может, лучше поедете вы?

– Ничего с ним не случится, если только стошнит. Он явно перебрал. Кость не задета. Бедренная артерия цела.

– Откуда вы знаете, вы же не врач?

– Живу давно, – усмехнулся он и пошел в цех – поточная линия была перегружена.

В конце смены к нему подошла Боцман. Хлопнув по-свойски по плечу, улыбаясь каким-то своим потаенным мыслям, произнесла:

– Ну, ты спец, Хабаров! Я сейчас в больницу звонила. Хирург сказал, что лучше даже он не сделал бы. Ты, вообще, откуда к нам? Кем был-то?

Хабаров хмуро глянул на нее.

– Человеком был. А может, мне это только казалось…

В нарушение всех своих правил осень подарила миру один погожий день, невероятный в сером, промозглом сезоне дождей. Такой день хочется созерцать, впитывать в себя каждую капельку солнечного света, стараясь забрать с собою в зиму побольше этой застывшей, хрупкой осенней красоты, тепла, надежды.

После работы возвращаться в свой холодный пустой дом не хотелось. Срезав по диагонали лужайку, Хабаров шел вдоль пустынного берега, не спеша, с удовольствием вдыхая хрустальный, уже прохладный воздух. Он любил это время суток, когда дневная суета отступает, начинать новые дела уже поздно, но есть еще время подумать, подвести итог дня или просто сесть на берегу и любоваться отблесками заката, увидеть, в который уже раз, как последние лучи солнца ложатся в сопки, чтобы завтра с новыми силами подарить земле свет и тепло.