К этому вечеру, на который был назначен отчетный концерт, в доме Маркертов готовились давно. Когда же наступил долгожданный день, волнение достигло апогея. Впрочем, внешне беспокоились лишь сама Таня и тетя Магда, двоюродная сестра покойной жены профессора, которая воспитывала осиротевшую девочку едва ли не со дня ее рождения.
Сам Борис Янович держался невозмутимо, как и подобает мужчине. Но порою и профессор не выдерживал и под каким-либо невинным предлогом спускался из кабинета в гостиную, чтоб взглянуть, как его женщины вместе с портнихой хлопочут вокруг сооруженного с великим тщанием концертного платья.
Таня боялась не успеть с туалетом к началу концерта, но все обошлось наилучшим образом. Платье было готово, не вызывало оно теперь сомнений ни у мастерицы, ни у Тани, ни, что самое главное, у тети Магды. Когда женщины призвали в качестве главного судьи Бориса Яновича, то и профессор не нашел ни малейшего изъяна в Таниной экипировке. От светившегося радостью лица Татьяны у профессора Маркерта защемило сердце. Ему пришлось прокашляться, чтобы убрать застрявший в горле комок.
«Вот и выросла моя дочь, — подумал Борис Янович. — Как радовалась бы, глядя на нее, Валиня… Бедная Валиня!»
Профессор насупился. Воспоминания обожгли его, но, сделав над собой усилие, Борис Янович улыбнулся дочери и сказал, обращаясь к портнихе:
— На этот раз вы превзошли себя, любезная Мария Ефимовна. Платье получилось просто чудесным.
Маркерт не любил эту женщину, портниху Синицкую, маленькую, толстую, неопрятную. Мария Ефимовна много курила, а этого и вовсе не принимал в женщине Борис Янович, сам никогда не бравший в рот табачного зелья. Говорила Синицкая хриплым басом, могла приправить речь матерщинным словом, не упускала случая перемыть косточки ближним и дальним.
Но Магда ценила в Синицкой портновские качества, и Маркерту, раз и навсегда передавшему бразды домашнего правления в руки свояченицы, приходилось мириться с визитами этой, как называл он ее, «кавалергард-дамы».
— Старалась, Борис Янович, уж как я старалась, — угодливо улыбаясь, отозвалась Синицкая, суетясь вокруг Тани, одергивая и приглаживая на ней платье. — Да и как не постараться на эдакую раскрасавицу, прелесть ненаглядную.
Маркерт поморщился и отвернулся.
— Тебе не нравится, папа? — спросила Таня.
— Что ты, Танюшка, очень нравится, — сказал Борис Янович, и в это время наверху зазвонил телефон.
— Не увлекайся чрезмерно нарядом — опоздаешь к началу концерта, — заметил профессор дочери, направляясь к лестнице, ведущей в его кабинет.
— Мы скоро уже закончим, Борис Янович, — ответила за Татьяну Мария Ефимовна. — Не беспокойтесь, пожалуйста.
Маркерт заставил себя улыбнуться этой женщине и заторопился к неумолкавшему телефону, подумав, что нельзя быть несправедливым к человеку, ни сном ни духом не ведающему ни о каких собственных погрешностях. По привычке Борис Янович подыскал подходящее место у Матфея: «Всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду», отметил про себя машинально: «Глава пятая, стих двадцать второй», улыбнулся несуразности даже представления о родстве с Марией Ефимовной, разве что по адамовой линии, быстро прошел в кабинет к звонившему телефону и снял с аппарата трубку.
А внизу, кажется, все было готово. Недостаток времени не позволял Тане во второй раз примерять и приглаживать платье, она решила так и остаться в нем и крикнула наверх:
— Папа, папа! Иди взглянуть на окончательный вариант! И ехать, ехать уже пора… Папа!..
Но профессор Маркерт не откликался.
Прошло несколько минут. Синицкая собирала в черный клеенчатый саквояж портновские причиндалы. Тетя Магда подалась на кухню, чтобы приготовить по чашке кофе, ужинать придется поздно, после концерта. Таня кружилась перед большим, в полтора ее роста, старинного изготовления зеркалом и напевала.
Отец в гостиную не спускался.
ebooksa