Внешность юного послушника, которая вызывала в мыслях княжны представления о безусловной святости, в тот момент занимала ее меньше, чем одна подмеченная ею у него привычка. Взгляд его блистал осмысленностью, пока он претворял свою мысль в слова, но стоило ему закончить высказывание, он как бы обмякал — за неимением лучших слов назовем это затмением глаз, широко при этом открытых, — юноша устремлял их не на собеседника, а на нечто совсем иное; это свидетельствовало о том, что в душе происходила некая тайная работа, отдельная от работы ума. В результате перед Ириной как бы находилось два совершенно разных человека, которые воплощались при этом в одном теле. Безусловно, в людях, пусть и нечасто, присутствует двойственность природы, благодаря которой — если говорить в широком смысле — ни на что не пригодный может оказаться способным на все, внешняя мягкость может служить прикрытием нероновской жестокости, а недалекость ума — лишь облаком, в котором таится молния гениальности. Что делать с человеком такой природы? Можно ли на нее положится? Проведает ли о ней хоть кто-то?
Занятая этими мыслями, княжна услышала лишь последнюю часть неловких извинений послушника и ответила:
— Вряд ли ты собираешься признаваться мне в тяжком грехе. Я выслушаю.
— В грехе! — вскричал он, зардевшись. — Прости меня, княжна. Речь о пустяке, который я представил слишком серьезным. Обещаю, что, даже в худшем случае, ты лишь посмеешься над моим простодушием. Взгляни сюда.
Он бросил на нее взгляд, полный мальчишеского задора, и достал из-за пазухи мешочек из грубого желтого шелка; сунув туда руку, он вытащил несколько квадратных кусочков кожи, на которой были вытиснены какие-то буквы, и положил их перед нею на стол.
— Ты, видимо, знаешь, что это — наши деньги.
Княжна, осмотрев их, заметила:
— Сомневаюсь, что наши торговцы согласятся их принять.
— Не согласятся. Могу подтвердить по собственному опыту. Однако этих денег довольно, чтобы путник мог пересечь земли нашего великого князя из конца в конец. Когда я покидал лавру, чтобы двинуться в путь, отец Илларион вручил мне этот мешочек и, вкладывая его мне в руку, сказал: «Добравшись до порта, где тебя будет ожидать корабль, не забудь там обменять эти деньги у купцов на византийское золото; в противном случае, если только Господь не придет тебе на помощь, придется тебе нищенствовать». Именно так я и собирался поступить, но, добравшись до порта, обнаружил, что он окружен большим городом, где все люди и зрелища мне в новинку, их хочется посмотреть. Я не выполнил его распоряжение. Собственно, я и вспомнил-то о нем только сегодня утром.
Тут он рассмеялся собственному недомыслию, что свидетельствовало о том, что он пока не осознает последствий своего поступка. Потом он продолжил:
— На берег я сошел только вчера вечером и, устав от волнения моря, остановился в трактире там, в городке. Заказал завтрак и, по обычаю моей страны, предложил заплатить за него вперед. Владелец заведения взглянул на мои деньги и потребовал, чтобы я показал ему золотую монету; нет золотой — медную, или бронзовую, или даже железную, но чтобы на ней было вычеканено имя императора. Узнав, что других денег у меня нет, он предложил мне поискать завтрак в другом месте. Прежде чем посетить тебя, я собирался отправиться в великий город, дабы приложиться к руке патриарха, о котором мне всегда говорили как о мудрейшем из всех людей, однако оказался в таком вот нелепом положении. Да и чего ждать от трактирщиков? У меня имелась золотая пуговица — памятка о моем вступлении в лавру. В тот день отец Илларион благословил ее трижды, на ней вычеканен крест, — я решил, что она сослужит мне службу, пусть на ней и нет имени Константина. Лодочник согласился принять ее в оплату за переправу. Ну вот, ты услышала мое признание!
До этого момента послушник изъяснялся на греческом, исключительно чисто и бегло; тут же он умолк, глаза его распахнулись шире прежнего и затмились — можно подумать, что из глубин мозга, расположенного позади них, надвинулась тень. После этого он заговорил на своем родном языке.
Княжна смотрела на своего гостя со все возрастающим интересом; она не привыкла к подобной безыскусности. Как мог отец Илларион поручить столь важную миссию столь несведущему в мирских делах посланцу? Его признание, как он его поименовал, по сути, сводилось к тому, что денег той страны, в которой он оказался, у него нет. Кроме того, чем объяснить эту привычку погружаться в собственные мысли, а точнее — внезапно отрешаться от действительности, если не сосредоточенностью на чем-то, что захватывает все его существо? В этом, чутьем поняла княжна, и лежит ключ к разгадке его истинной сути; она решила этот ключ повернуть.
— Твой греческий, Сергий, безупречен, однако последних твоих слов я разобрать не смогла.
— Прошу прощения, — отвечал он, и выражение его лица переменилось. — Я произнес на своем родном языке слова псалмопевца, которые сейчас повторю и тебе, ибо сколько мне дней от роду, столько раз повторял мне их отец Илларион. — Голосом тихим и мягким, какой уместен для подобного содержания, он произнес: — «Господь — пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться». Вот эти слова, княжна, и кто осмелится сказать, что они не вобрали в себя всю суть религии?
Ответ оказался неожиданным, манера — притягательной. Никогда еще княжна не слышала столь истового утверждения веры. Этот юноша — не простой монах, он еще и проповедник! А отец Илларион с годами сделался только мудрее! Возможно, из своего далекого далека он смог предощутить, что в нынешний час Константинополю нужен не новый нотабль — епископ или легат, а голос, обладающий силой убеждения, способный умерить противоречия, бушующие на семи холмах древнего города. Эта мысль, будучи всего лишь догадкой, все же пробудила в Ирине сильнейшее желание прочитать письмо святого старца. Она даже упрекнула себя за то, что до сих пор этого не сделала.
— Почтенный священник и мне приводил те же слова в той же форме, — проговорила она, вставая, — и от повторения они не утрачивают ни крупицы смысла. О них поговорим позднее. А пока было бы жестоко отрывать тебя от завтрака. Я пойду и наедине со своей совестью прочитаю послание, которое ты принес мне от святого отца. Угощайся от души, чувствуй себя желаннейшим из гостей, говоря точнее, — она сделала паузу, чтобы подчеркнуть смысл своих слов, — считай, что я была приуготовлена к твоему приходу. Если чего-то не окажется в достатке, спрашивай без всякого стеснения. Лизандр в твоем распоряжении. А я скоро вернусь.
Послушник почтительно поднялся и оставался стоять, пока она не исчезла между вазами и цветами, оставив в его памяти смутное воспоминание о грации и красоте, что, впрочем, не помешало ему, голодному страннику, тут же обратиться к насыщению плоти.
Глава V
ГЛАС ИЗ ОБИТЕЛИ
ebooksa