Он осекся:
– Извините, сударыни. Я, кажется, чуть было не сказал глупости.
– Фи, сударь, – сказала Гайфонтэн.
– Он говорит с этой цыганкой на понятном ей языке! – добавила вполголоса Флер де Лис, досада которой возрастала с каждой минутой.
Это чувство, конечно, не уменьшилось, когда она увидела, как капитан, довольный цыганкой, а еще больше самим собой, повернулся на каблуках, повторяя со своей грубой и простодушной солдатской любезностью:
– Красавица, черт побери!
– Костюм у нее довольно неприличный, – заметила Диана де Кристель, улыбаясь, чтобы показать свои прекрасные зубки.
Это замечание было лучом света для всех остальных. Оно указало на уязвимую сторону цыганки. Не имея возможности придраться к ее красоте, девицы набросились на ее наряд.
– Да, правда, милая, – вмешалась Амлотта де Монмишель, – как это ты решаешься показываться на улицу без косынки и шемизетки?
– И юбка так коротка, что совестно смотреть, – сказала Гайфонтэн.
– Тебя, моя милая, за твой золотой пояс заберет городская стража, – довольно язвительно вставила Флер де Лис.
– Девочка, девочка, если бы ты прикрывала руки рукавами, они бы у тебя не так загорели, – продолжала с неумолимой усмешкой Диана.
Эта группа молодых красавиц, скользивших и извивавшихся по-змеиному вокруг уличной плясуньи, жаливших ее острыми и ядовитыми язычками, представляла зрелище, достойное более умного наблюдателя, чем Феб. Красавицы были грациозны и злы. Они злобно разбирали этот убогий фантастический наряд из блесток и пестрых тряпок, и смеху, насмешкам, унижениям не было конца. Сарказмы, сопровождаемые высокомерным состраданием и злобными взглядами, сыпались дождем. Красавицы напоминали молодых римских патрицианок, забавлявшихся тем, что втыкали булавки в грудь красивой невольницы. Их можно было сравнить со сворой гончих, с раздутыми ноздрями и разгоревшимися глазами окруживших бедную лесную лань, растерзать которую им запрещает взгляд хозяина.
И что значила в конце концов эта жалкая уличная плясунья перед знатными девицами! Они, казалось, даже забыли о ее присутствии и говорили о ней громко, как о вещи довольно красивой, но неопрятной и презренной.
Цыганка не была нечувствительна к этим булавочным уколам. По временам краска стыда заливала ее лицо, и в глазах сверкал гнев. Презрительное слово, казалось, было готово сорваться с ее губ, и она делала гримаску, уже знакомую читателю. Однако она молчала и стояла неподвижно, устремив на Феба покорный, грустный и кроткий взгляд. В этом взгляде сквозили счастье и нежность. Можно было подумать, что она сдерживается, боясь, чтобы ее не прогнали.
Феб же смеялся, принимая сторону цыганки, со смесью сострадания и нахальства.
– Ты их не слушай, милая, – повторял он, позванивая своими золотыми шпорами. – Правда, твой наряд несколько странен и не вполне приличен, но это ничего не значит для такой красотки, как ты.
– Боже мой! – воскликнула блондинка Гайфонтэн, вытягивая с горькой усмешкой свою лебединую шейку. – Как легко королевские стрелки воспламеняются от прекрасных цыганских глаз!
– Что же тут особенного? – спросил Феб.
При этом ответе, небрежно брошенном капитаном, как бросают камень, даже не заботясь взглянуть, куда он упадет, Коломба засмеялась, так же, как засмеялись Диана, Амлотта и Флер де Лис, у которой, впрочем, на глаза навернулись слезы.