– Как долго! – проговорила она. – Отчего не сегодня?
– Вы, стало быть, очень несчастны? – спросил священник, помолчав.
– Мне очень холодно, – ответила она.
Она взялась руками за ноги движением, свойственным людям, которым холодно; мы уже видели такое же движение у узницы Роландовой башни. Зубы ее застучали.
Священник, по-видимому, осмотрел из-под капюшона камеру.
– Без света! Без огня! В воде! Это ужасно!
– Да, – отвечала она с тем изумленным видом, который ей придало несчастье. – Свет ведь для всех. Отчего мне дают только мрак?
– Знаете ли вы, за что вы здесь? – спросил священник.
– Кажется, знала, – сказала она, проводя худыми пальчиками по лбу, как бы стараясь помочь своей памяти, – только теперь забыла.
Вдруг она расплакалась, как ребенок.
– Мне хотелось бы уйти отсюда, сударь. Мне холодно, страшно. По моему телу бегают какие-то звери.
– Хорошо, идите за мной.
С этими словами священник взял ее за руку. Бедняжка вся окоченела и тем не менее почувствовала холод от прикосновения этой руки.
– О! Это ледяная рука смерти, – проговорила она. – Кто же вы?
Священник поднял капюшон. Она увидела то зловещее лицо, которое так давно преследовало ее, ту дьявольскую голову, которую она увидала у Фалурдель над головой обожаемого Феба, тот самый взор, который сверкнул перед ней рядом с кинжалом.
Появление этого человека, всегда роковое для нее, толкавшее ее от одного несчастья к другому, вплоть до осуждения на казнь, вывело ее из оцепенения. Ей показалось, что покров, окутывавший ее память, порвался.
Все подробности кровавого происшествия, от ночной сцены в доме Фалурдель до приговора на суде, сразу воскресли в ее памяти не в неясных, расплывчатых воспоминаниях, как до сих пор, но в отчетливых, резких, трепещущих, ужасных образах. Темная фигура, стоявшая перед ней, снова оживила эти воспоминания, почти изгладившиеся под влиянием чрезмерных страданий, подобно тому, как приближение огня заставляет резко выступить на белой бумаге невидимые буквы, написанные симпатическими чернилами. Ей показалось, что все раны ее сердца раскрылись снова и сочатся кровью.
– А! – крикнула она, с судорожной дрожью закрывая глаза рукой. – Это тот священник!
Затем руки ее беспомощно опустились, и она села, понурив голову, устремив глаза в землю, безмолвно трепеща.
Священник смотрел на нее глазами коршуна, который долго кружился в воздухе над головой бедного жаворонка, притаившегося во ржи, безмолвно сужая спираль своего полета, и вдруг как молния бросился на добычу, сжимая трепещущую птичку в когтях.