Золото русского эмира

Они снова прорвались сквозь полосу колючего кустарника, разметали обоз, не останавливаясь, перебили несколько десятков штабных офицеров, прямо в передвижных домиках, и Бродяга повернул коня в тыл окопам противника. Наконец-то он увидел, как растянулся хвост конницы, устремившейся за ним. Горцам удалось невозможное – ценой горы трупов они рассекли эшелонированную оборону, драка теперь шла прямо в окопах и траншеях. В сторону Железной стены стрелять было некому, оттуда продолжала катиться рассерженная, оголодавшая, жадная лавина. На левом фланге стену методично разрушали зарядами, хотя в этом уже не было необходимости. На правом фланге через пролом катились арбы обоза и неторопливо шествовали сотни груженых верблюдов.

Кто-то указал Бродяге вверх.

Над побоищем кружил вертолет. Потом он резко набрал высоту и улетел на юг.

– Что это было? Что это жужжало, как шмель? – Горцы оборачивались и приседали в страхе. Пустынники, неоднократно сталкивавшиеся с авиацией, посмеивались.

По приказу Бродяги клин «свиньи» распался на два острия, захватывая вражеские позиции в два голодных полукольца.

– Что нам делать, Вершитель? – К Вершителю подскакали запыленные, измученные, возбужденные командиры. – Мы перебили их без счета, они бегут в пески. Они просят о пощаде. Должны ли мы их преследовать и убивать?

– Мы не должны останавливаться, – заявил Бродяга. – Пусть бегут, нам не нужна лишняя смерть. Тех же, кто сдается, можете связать. Поступайте с ними как у вас принято. Брат Берк, пошли своих людей проверить, все ли перебрались через стену. Брат Хамыц, пошли своих людей собирать раненых. Прежде чем мы двинемся дальше, мы должны позаботиться о них.

– Вершитель, они подсылали ревущую птицу, ты видел? Эта птица полетит к халифам на восток и к эмиру на юг, она предупредит их. Эмир соберет большую армию…

– Пусть так, – Бродяга подмигнул багровому солнечному диску, всплывшему над барханами. – Очень скоро она ему не понадобится!

А дальше он сделал удивительную и страшную вещь. Он сорвал с золотой клетки покрывало и распахнул дверцу.

– Веди же нас, Феникс!

29

ПОСЛЕДНИЙ ДОВОД

Дворец эмира поражал воображение скромной роскошью цивилизации.

Коваль поймал себя на том, что совершенно отвык от элементарных эстетических и санитарных норм, установленных в двадцать первом веке. Он просто перестал замечать то, что раньше, в прежнем мире, резануло бы по глазам. В Петербурге, среди своих богатеев, и в гостях у иностранных вельмож Артур встречал пышность, бросающуюся в глаза, встречал ворованные и воссозданные по крупицам безумно дорогие интерьеры, предметы убранства и туалеты дам. Он побывал в местах, где бурлило дикое пиршество эклектики, где сановные правители отдыхали на грудах украшений, омывали жирные руки в золотой посуде, небрежно вытирали сапоги об уникальные гобелены и плевали на паркеты времен Реставрации.

Артур гостил в трехэтажных особняках ковбоев, где хозяева с хохотом соревновались в арбалетной стрельбе по полотнам, стоившим раньше миллионы долларов, где жарили на вертеле целых баранов, раскладывая костер прямо в парадных залах, на графских мозаиках восемнадцатого столетия, а по нужде зимой бегали на заднюю лестницу, так и не удосужившись починить стоки. Впрочем, летом они бегали по нужде ненамного дальше, закапывая сточные ямы, когда те переполнялись, откапывали рядом новые, превращая задние дворы резиденций в болотистые пустоши.

В особняке Мамы Кэт на Каменноостровском гости бросали пепел и позволяли гадить псам на персидские ковры. Напившись, метали ножи в африканских божков из черного дерева, фехтовали на шпагах, принадлежавших царской фамилии, соревновались, кто загрузит в себя больше браги из отделанных серебром и рубинами рогов, затем разбивали эти рога о стену и под смех собутыльников блевали тут же, под инкрустированные резные столики. И туда же валились спать… Щурясь из занавешенных окон дворца на залитые солнцем, безупречно асфальтированные площади Эр-Рияда, Артур мог лишь мечтать о возвращении в Россию той эфемерной субстанции, которую когда-то называли культурой.

Варшавский воевода как-то катал Коваля по Висле на ладье, так плотно увешанной раззолоченными парчой и бархатом, что борта едва не зачерпывали воду. На корме в течение трех часов наяривал цыганский оркестр, цепные медведи пили пиво и водку под хохот придворных, высокие гости соревновались в стрельбе по оленям, нарочно загнанным на пологий берег Вислы. Стреляли из именного оружия польских королей. Потом забыли про курс, с размаху сели на мель, утопили немыслимой цены прогулочное судно вместе с полудикими рабами, сидевшими в трюме на веслах. Намокнув, обрадовавшись дополнительному приключению, с гоготом выплывали на берег, самого Коваля и воеводу несли под балдахинами на бархатных банкетках, на берегу подожгли лес, заодно крестьянские наделы, человек десять спьяну утонули…

В Перми, во время церемонии встречи, намалевали огромные портреты Артура, развесили по городу, заодно раскрасили в яркие цвета фасады, улицы мыли из шлангов, качая воду насосами, поскольку груды нечистот достигали окон первых этажей. От президента скрыли, что в городе случились на тот момент десятка два смертей от холеры, подозревали тиф, на всякий случай вывезли всех больных за город, в бараки, прочих под страхом смерти заставили сидеть по домам. Вскрылись губернаторские хитрости много позже, когда Коваль на третий день пребывания удивился странному безлюдью на улицах и, не спросясь у местной охраны, самолично рванул осматривать город. Отмахав со взводом гвардейцев всего лишь три квартала от надраенной до блеска гостиницы, уперся в смрадные кучи мусора, в мертвых гниющих псов, в золотушных язвенных детей, ползающих вместе с поросятами в лужах вдоль покосившихся заборов…

Завыть хотелось тогда президенту, но, ежели от каждого непотребства выть, так и не заговоришь по-человечески никогда!