Он выдвинул тот самый цинк пяткой из-под стола, подтверждая свои слова. Вообще вокруг, позади стоящего у рубежа стрелка, все очень мало походило на тир. Тут, похоже, иногда и ели. Иногда — играли в карты. Может, и не играли, но колода валялась на столе.
— Любая мишень? — спросил я.
— Выбирай на вкус, — сопровождая разрешение небрежным жестом, подтвердил Тюжок. — С предохранителя не забудь снять.
А вот это звучало уже как издевательство.
Самым тяжелым в отделении все-таки был Тюжок.
Остальные, конечно, тоже — не чета мне, достаточно посмотреть на Богослова, который лишь килограммов на десять отставал от лидера.
Среди них я чувствовал себя не то что «тощим» — я чувствовал себя младенцем.
Радовало лишь то, что ближе всех по росту-весу к моим параметрам подбирался именно командир взвода. Он больше всего походил на нормального человека, которого хотя бы можно встретить на улице и даже не заметить, что он проходит мимо. Где-то сто восемьдесят, и вес под девяносто. Ничего особенного — обычный подтянутый мужчина средних лет, следящий за собой и не разменивающий походы в спортзал на пиво.
В принципе это внушало мне оптимизм.
Значит, мозги здесь все же применялись. И значит, вполне возможно, у меня здесь даже побольше перспектив, чем у всех остальных. Стать когда-нибудь командиром взвода, например.
Я тут же одернул себя. Рано что-то я стал задумываться о перспективах.
Перспектива, похоже, сейчас у всех оставалась одна — выжить. Что-то последние волны эпидемий совсем отбивали любое желание думать о будущем, заглядывать куда-то вперед, хотя бы на пару дней.
Может сложиться, что через пару дней будешь лежать на кровати, не в силах встать, харкать кровью и радоваться лишь тому, что сын еще может поднести воды. Тому, что потомок, единственное чадо, должен выжить. И еще тому, что есть надежда быть похороненным.
Такие маленькие радости. Они становятся ценными, когда не остается других.
Не думать о родителях, не вспоминать родителей.
Я взял за правило выделять специальное время для воспоминаний. Не так давно, когда понял, что мысли о родителях, об их последних днях, вообще обо всей моей жизни с ними, постоянно меня одолевают. Причем очень часто — в не самые удачные моменты.
Поэтому постепенно я научил себя вспоминать их только в особое время. Специальное. Время поминовения. И должен сказать, что это мне очень помогло. Потому что я мог вспоминать не только их последние дни, но и всю жизнь. Разные курьезные случаи, что у нас происходили. Запах волос матери, когда она наклонялась над моей кроватью в детстве. Руки отца, поддерживающие меня, когда я учился кататься на коньках. Много чего. А если надо, я вспоминал и их смерть. Пусть мне и самому тогда было не очень, я помнил те дни тоже. Но даже у этих воспоминаний появлялся какой-то странный благородный оттенок, если они приходили вовремя, в назначенное для этого время.
Не у смерти, только у воспоминаний.
В их смерти не могло быть ничего благородного.
— Будешь в паре с Богословом, — сказал Бронза, когда мы с Тюжком вернулись. — Его напарник отправился в резерв. Всегда его слушай. Только не давай забить себе голову всякой ерундой.
ebooksa