Эпоха мертвых. Дилогия

Подходящий шланг нашелся в невесть как оказавшимся здесь древнем полонезе, похожем на обработанный долотом брусок. Там же Леха нашел и примитивный велосипедный насос. Он проигнорировал мой вопрос о том, что вызвало блаженную улыбку на его лице, разобрал насос, что-то быстро переставил и собрал обратно.

— Чего ж я раньше-то не догадался, — Леха продолжал довольно лыбиться, хвастаясь своей находчивостью. — Надо было только перевернуть помпу, чтобы насос вкачивал воздух внутрь! Понятно тебе, башка гуманитарная?

— Обзываться-то зачем?

— Затем, что ты недооцениваешь науку. Риск дегустации бензина нам больше не грозит. Я не такой виртуоз, как Семен — тот всегда вовремя отдергивается, потому и не ищет более сложного решения. А мне вот точно пришлось бы несладко, в прямом смысле. Говорят, если бензин попадет на язык, обонянию кирдык. Причем, возможно, на всю жизнь.

С Лехиным нехитрым изобретением дело быстро пошло на лад, благодаря чему нам удалось вернуться к дому Кошевских даже раньше времени. Мне здорово мешали всевозможные аксессуары, свисающие с зеркала заднего вида, пришлось сорвать все эти сердечки и фигурки и безжалостно вышвырнуть в окно. Проделать бы то же самое с нелепым розовым мехом, превращавшим тонкий удобный руль в огромный штурвал феминистского звездолета, да лень тратить время. Зато машина оказалась на удивление удобной в управлении, слушалась она меня безукоризненно, да и «автомат» позволял практически полностью сосредоточиться на рулении. Так и деградировать недолго.

Район выглядел удручающе. Трупы, почти неделю лежащие на дорогах, тротуарах и газонах, стали пищей для крыс и ворон, которые внезапно перестали пугаться людей — видимо, даже животные поняли, что господству хомо саписенса пришел конец и можно смело поднимать голову. Выпотрошенные, поеденные внутренности покоились рядом с останками, и трудно было поверить, что все это безобразие меньше недели назад принадлежало людям, у которых были свои заботы, тревоги, мечты. А теперь вот только быстро теряющие форму груды плоти и костей, лишенные жестокой волей судьбы всякого милосердия, свойственного нам при обращении с покойными.

Застывшие урбанистические инсталляции из столкнувшихся и покореженных машин встречались пугающе часто. Такие стихийные скопления необходимо учитывать при планировании маршрута, а именно то, что они частенько попадаются не только на широких улицах, но и на узких, и проследить логику водителей было просто — если на главной дороге все в панике удирают, сталкиваются и застревают, значит, можно проскочить дворами или по узким односторонним направлениям. Увы, к такому выводу пришло слишком много автомобилистов, и городские капилляры оказались закупорены стальными тромбами. На главных улицах такие вот проблемы хоть как-то можно объехать, обойти, а здесь — все, тупик.

До чего же изменились эти места, хорошо знакомые мне — я был здесь, неподалеку, каких-то пятнадцать дней назад, и всюду бурлила жизнь. Люди радовались весне, веселились и играли дети, гуляли за руки подростки, повылезли из своих берлог-гаражей отчаянные и невыносимо шумные мотоциклисты, добавляющие в уличный пейзаж особый колорит. Здорово было, тепло, зелено и солнечно. Хорошая погода стояла и сейчас, но кому придет в голову радоваться голубому небу и солнцу на похоронах?

Иногда хлесткие порывы приморского ветра доносили до нас призрачные отголоски невероятных песнопений. Они одновременно казались монотонными и каждый раз немного другими, никогда себя не повторяющими. Наверное, профессиональный музыкант пришел бы к экстаз от таких экзерсисов, но на нас они оказывали исключительно давящее воздействие.

— Быстро вы, — похвалил Гжегож. — Можете немного нам помочь? Все сэкономим время.

Барбара с Натальей постарались на славу — насобирали столько вещей, как будто собирались переезжать на другую планету, где нет ни ножей, ни вилок, ни, боже упаси, настольных ламп. Перед погрузкой в тойоту и мерседес недовольно бурчащему Гжегожу пришлось сортировать пожитки, отсеивая то, что явно больше никогда не пригодится.

Так, доверенная мне ноша уменьшилась в весе почти вдвое, лишившись миксера и нового, не распакованного набора посуды. Первое вряд ли еще доведется использовать, а второе совершенно точно есть у человека, к которому направляются Кошевские, если только он обретается не в пещере, где от скуки рисует на скале медведей и антилоп.

Сортируя вещи, я украдкой поглядывал на Леху. Мои подозрения подтверждались — он явно заинтересовался Натальей. Не знаю, насколько серьезно, ведь чуть меньше недели назад он беззаветно любил свою Олю. Как ни странно, об утраченной любви с момента катастрофы Леха вспоминал только один раз, на Ванькином огороде, когда мне казалось, что друг потерял рассудок. Но это как раз нормально. Ненормально вот это вот молчание, нежелание поделиться своей тоской. А ведь она никуда не делась.

В суматохе последующих дней я как-то не задумывался над тем, почему Леха ни слова больше не проронил о своей девушке, на которой хотел жениться. А ведь он и вправду не выглядел убивающимся горем, держался бодро и крепко. Значит, либо друг искусно прятал эмоции, либо всему виной какой-то защитный блок, призванный защитить хозяина от боли и тоски, законсервированных до наступления подходящего момента. Он просто «забыл» об этом, но, конечно, не навсегда. Вариант, что Олю Леха на самом деле не любил, я даже не рассматривал.

— Милая, ну на кой черт вы тащите это барахло? — Томаш ласково погладил Наталью по спине и кивком указал на пакет со своими детскими фотоальбомами, та ответила улыбкой. — Они ж тяжеленные, как кирпичи.

— Это ведь память, только она в скором времени и останется.

— Мы можем сюда хоть каждый день ездить и привозить что-то, в случае необходимости. А если вдруг все возьмет и наладится — отсидимся во Владиславово недельку-другую, и все снова будет наше.

Когда рука Томаша коснулась Натальи, Леха сразу отвел взгляд в сторону, внезапно заинтересовавшись большой картой Польши на стене. Я раздосадовано поморщился — точно, приплыли, еще этого не хватало. Наталья явно любит своего балбеса, и отбить ее не получится, даже если Леха поставит этому нацисту еще с десяток синяков. Надо будет при случае поговорить с ним, напомнить хотя бы, что он по-польски даже матом ругаться не умеет. Нашел, блин, когда за девками ухлестывать.

— Ну, с Богом, — торжественно подытожил Гжегож. — Выходим. Мы с Томашем первые, потом женщины, и наши новые друзья в арьергарде. И еще — Бася, Наталья, не глазейте особо по сторонам, поберегите свое здоровье. Просто выйдем из подъезда, сядем по машинам и в путь, договорились?

Гжегож расценил молчание как знак согласия. Довольно крякнув, он выпустил всех на площадку, запер дверь, а потом, неловко толкаясь, обогнал всех и возглавил шествие.