Он повел рукой, и осколки невезучего кувшина вернулись на землю, будто их никто и не трогал.
Девочка завороженно посмотрела на них, потом ткнула один ногой.
— Слушай, — карие глаза ее блестели, — а ты так со всем, чем угодно, можешь?
— Ну, — задумался Фарух, — не со всем.
— А… — девочка повертела головой, — а с ней можешь?
Фарух поглядел — у самого дома, вытянувшись на узкой полоске тени, спала в холодке трехцветная горшечникова кошка, время от времени дергая лапами — наверное, бежала в своем кошачьем сне.
— Нет, не могу, — признался Фарух, но, увидев, как поджала губы девчонка, поспешил добавить: — То есть могу, но у меня голова сильно болит, когда живых так… прячешь.
— А-а-а… — протянула девчонка. Было видно, что у нее еще много вопросов, но сказала она совсем не то, что ожидал Фарух: — Меня Гюльнар зовут.
— А меня — Фарух.
— Я знаю, — кивнула она важно и неожиданно ткнула пальцем куда-то на лоб Фаруху: — А это я вышивала.
Фарух снял тюбетей — его, как и всю остальную одежду, дала ему жена горшечника, Мухаббат-опа, проворчав, что в его лохмотьях и нищему-то ходить стыдно. На тюбетее разноцветным шелком была вышита чудесная птица Семург, рисунок был кривоват, а узор вокруг был явно сделан впопыхах — мастерице, видно, не хватило терпения.
— Мне очень нравится, — честно сказал Фарух.
— Стан твой строен, как кипарис, лик твой подобен луне, глаза — блистающим звездам, губы — кораллам, а груди твои… Ой! За что?!
— Сам не догадываешься?
— Да это же не мои слова. — Фарух потирал бок, куда так болезненно ткнула кулачком Гюльнар. — Это великий…
— Иль-Ризани, знаю, — фыркнула Гюльнар, даже в темноте можно было разглядеть ее недовольно сдвинутые брови. — То, что он великий, еще не означает, что ты можешь мне такое говорить. И… ты когда-нибудь видел кипарис?
— Э-э-э… нет, любимая.
— Так откуда ты знаешь, что я похожу на него?
Фарух промолчал в замешательстве. Он так старался, запоминал… но Гюльнар — на что она обиделась?.. Теперь будет молчать, а то и вовсе уйдет…
Едва слышно журчала вода в арыке, прохладный ветер с реки шевелил листву, донося до укрывшейся в глубине сада пары сладко-легкий запах цветущей джиды, а месяц, хрупкий, тоненький, бросал отсветы на ее лаковые листья…