От легенды до легенды
Вранг.
Наемник-сартан, дослужившийся от простого конного лучника-сагиттария сначала до командира турмы в три десятка человек, потом получивший под начало целое крыло и закончивший Третью Регийскую войну в чине стратилата Востока. Герой сражения при Непоре. Победитель Мардона IV, всесильного сатрапа Корданала. Сокрушитель считавшейся неприступной твердыни Армилоны. Усмиритель соляного бунта шестьдесят восьмого года. Человек, досконально изучивший военную машину Империи изнутри. Дезертир, в зените славы покинувший ее границы, чтобы год спустя затопить их огнем и кровью, встав во главе бесчисленных орд своих диких соплеменников.
В коротких письмах, приходивших все реже и реже, Проб писал о тяжелых боях и свирепости кочевников, с легкостью сминающих армии и гарнизоны, о том, что сартанский аркан все уже стягивается вокруг обескровленной Империи. Еще он писал, что то, что архонты и стратиги приняли за грабительский набег, превратилось в полноценное завоевание. Что сартаны не разрушают города и крепости, а ставят в них свои гарнизоны, что Вранг объявил себя новым василевсом и принимает присягу всякого гражданина Империи, который захочет ему служить. Сын советовал матери и брату последовать примеру соседей, бросить дом и перебраться в столицу, к дальним родственникам отца, а еще лучше — уехать на запад, пока держатся границы.
Потом письма перестали приходить, зато вновь поползли жуткие слухи. Говорили о том, что армия Вранга прорвала оборону и ее авангард продвинулся в самое сердце Империи — на расстояние двухнедельного перехода от столицы. Что василевс Фотий в этот грозный час не придумал ничего лучше, как насмерть рассориться с Никифором Львом, величайшим стратигом Империи и единственным человеком, способным на равных помериться силами с бывшим стратилатом. Никифор сорвал голос, убеждая властителя оставить Никополис, который невозможно оборонять, отойти на западные рубежи, перегруппировать армию, накопить сил — и только тогда выйти на решающую битву. В ответ василевс осыпал его оскорблениями и упреками, называя трусом и предателем, подкупленным Врангом. Кричал, что Никифор сам не прочь примерить пурпур, требовал выступить навстречу сартанам и любой ценой вышвырнуть их вон со священной земли Империи. Кончилось все тем, что Лев плюнул под ноги хозяину Империи и во главе своих людей ушел из столицы. Фотий же, прокляв мятежника и всех, кто последовал за ним, стал спешно собирать войска.
Два дня назад состоялась битва. Армия василевса потерпела сокрушительное поражение, сам Фотий и его наследник, пятнадцатилетний Константин, были убиты. Беглецы, проходившие мимо поместья, шептали, что Вранг, по обычаю своих диких предков, велел оправить череп василевса в золото. «Из этой чаши, — якобы сказал он со смехом, — я буду пить на пиру в честь своего вступления на престол, когда падет Никополис». В падении же столицы уже никто не сомневался.
И все же, несмотря на то что все соседи давно разбежались кто куда, что позавчера виллу с разрешения Ирины оставили последние, самые отважные и преданные слуги, вдова трибуна Девятого Молниеносного и его младший сын не покидали своего дома. Ирина, бывшая жрица Лунной Госпожи, до сих пор тайком отправляющая запрещенные по всей Империи обряды, знала: Проб жив. Он рядом. Значит, жива и надежда… Правда, она пыталась отправить Марка. Один-единственный раз. Он молча, не перебивая, выслушал. Потом, все так же молча, взял ее за руку, заглянул в глаза и покачал головой. А потом она до утра плакала, как никогда раньше, выплескивая весь свой накопившийся страх, всю боль и тоску. И рука сына, за одну ночь перешагнувшего границу от мальчика к мужчине, ласково гладила ее по волосам.
Сколько мать просидела в тягостных раздумьях у изголовья сына, охраняя его сон, она не знала. Должно быть, немало: лунный свет стал не таким ярким, зато небо за окном посветлело. Марк заворочался, что-то бессвязно пробормотал и сжал кулаки. Ирина склонилась над ним, едва касаясь, отвела со лба влажную прядь, поцеловала и прошептала, как бывало:
— Ш-ш-ш! Все хорошо, сынок! Все хорошо! Мама здесь, мама прогнала дурной сон!
Руки сына разжались, сведенные брови разгладились, он перевернулся на другой бок и задышал спокойнее. Лицо его в этот миг показалось Ирине таким юным и по-мальчишески безмятежным, что она наконец сломалась.
«Сегодня! — твердо сказала она себе, неслышно выходя из комнаты. — Уходим сегодня. В Кастрополь, к Никифору. Он должен помнить Тита Флавия и не откажет в приюте его семье. А Проб… Проб найдет нас…»
И все же, даже приняв решение, жрица Лунной Госпожи не могла начать претворять его в жизнь без благословения своей богини.
В крипте было на удивление сухо и тепло. Преклонив колени перед небольшой статуей находящейся в тягости обнаженной женщины, увенчанной поднявшим рога месяцем, Ирина бросила в курильницу горсть сухих трав, закрыла глаза и зашептала:
— Мать всего сущего, дарительница жизни! Руки твои — над миром, глаза твои — звезды небесные, ты все видишь и все знаешь. Скажи, верно ли я поступаю и жив ли еще мой сын?
Горьковатый дым мягкими, густыми волнами поплыл по залу, и, вдохнув его, женщина в бессчетный раз увидела свое тело, распростертое на камнях пола. А потом она воспарила куда-то вверх и оказалась в переливающейся тысячью оттенков безбрежности.
Но в этот раз все было по-другому. Всегда такая безмятежная во время единения с богиней, Ирина почувствовала тревогу. Будто что-то исподволь пыталось проникнуть к ней оттуда, извне. Что-то такое, чему здесь не было и не могло быть места. Цвета окружающего ее мира с каждой секундой перетекали друг в друга все стремительнее, спокойные краски становились болезненно яркими, мелькали перед глазами каким-то чудовищным калейдоскопом. Не выдержав, женщина попыталась вернуться в свое тело — и не смогла. Какая-то сила легко, как пушинку, отбросила ее назад. Еще миг — и невидимые путы оплели ее руки и ноги, не давая пошевельнуться. А потом раздался голос, и как же он отличался от ласкового, успокаивающего голоса ее покровительницы!
— Я вижу тебя!
— Кто ты? — выдохнула Ирина, силясь освободиться и безмолвно призывая Лунную Госпожу.
Смех плетью хлестнул ее по лицу.
— Твоя жалкая богиня ныне не защитит тебя, жрица. Сила ее на исходе, на алтарях нет приношений, а в развалинах храмов пасутся козы. К тому же ты отдала свой знак сыну, не так ли? Глупо и опрометчиво. Он не смог помочь ему, зато я теперь волен сделать с тобой все, что пожелаю. Могу просто убить. Могу заставить страдать так, как не страдало еще ни одно живое существо. Могу навечно заключить твою душу между тем и этим миром или отдать на потеху таящимся за гранью чудовищам.
— Кто ты? — повторила пересохшими губами женщина. «Проб! Что с ним?!»