— Ты хочешь встретиться с Гневным Жеребцом. — Гибкий не спрашивал, утверждал.
— А тебе-то что до этого? Или твоим отцам?
— Тебе не стоит торопиться. — Гибкий оскалил в улыбке зубы. Желтоватые, крепкие, с острыми гранями. В лицо противника толкнулась волна смрада, так не вяжущаяся с изящным обликом воина. — Ведь ты прав. Здесь лишь треть моей стаи. А две трети, как ты понимаешь, в Урочище.
Старший мрачно усмехнулся.
— Отцы прислали тебя со Словом. Значит, ты прошел Обряд.
Малоприятная улыбка стала еще шире.
— Да. И ничего со мной не произошло. Я так же могу перекинуться. Я так же быстрее всех живущих. Я…
— А Искру ты чувствуешь? — Все время улыбающееся лицо заострилось. В глазах плескалась боль и еще что-то. Может быть, жалость.
— Ты опять о своем? Никогда я не чувствовал в себе этой Искры. Слышишь — никогда.
— И потому так затаптывал ее, заливал, и в себе, и во всей стае. Но теперь дело не в этом. Так, значит, ты прошел Обряд.
— Да.
— Тогда молись, чтобы воины твои попали в лучший, а не худший мир.
Гибкий напрягся.
— Их четыре десятка, — шепотом почти выкрикнул. — Этого хватит и на пастыря, и на ублюдков.
— Слепец. Ты когда-нибудь видел, как бьется Гневный Жеребец? Хотя когда ты мог это видеть… Он ведь всегда был для тебя добрым пастырем. А никогда ты не думал, Котенок, — лицо Гато исказила недовольная гримаса, — почему доброго старика так странно называют?
Гато молчал.
— Котенок, ты можешь поплакать над четырьмя десятками своих. Или молча скорбеть, скрипя зубами. Ты ведь приобрел такую дурную привычку у презираемых тобой людей.
Забывшись, Эль Гато действительно скрипнул зубами. Волк негромко в ответ клокотнул горлом.
— Ты так и не научился говорить, — опять попенял Старший. — Не ярись. Просто скажи мне, где назначена встреча и с кем. Я приду. Ведь я, — он грустно улыбнулся, — Старший.
Волк с любопытством смотрел в лицо того, кого Старший называл Котенком. Люди бы, наверное, испугались, а ему было интересно.