— Как же, как же, — примирительно вскинул руку Старший. — Так твое?
И монах вдруг потупил яростный взор.
— Мое.
— Но что случилось, Доминик?
— Отец Доминик, — вновь налился тяжестью голос.
— Да какой ты отец, — вдруг рокотнуло хрипло в горле Гравольфа, — если спокойно говорить не можешь. А ведь раньше говорили мы много. Ты не знал, Котенок? Большими друзьями ведь были.
— Да, были. Но не поддался я речам бесовским, — гордо вскинул голову монах.
— Каким речам?
— Бесовским.
На лице Старшего явственно отразилась досада.
— Это когда я тебя из рук весельчаков барона Субботы выдернул, когда ты им Слово свое нести собирался? Когда они спорили, до какого из деревьев твои кишки достанут? Когда месяц тебя выхаживал? Когда историю твоего Мира тебе рассказывал? Когда с ложки тебя кормил?
Старший, похоже, рассердился не на шутку. Волк невольно подобрался.
— Я помню добро твое. И потому пришел с добром.
— С добром? — весело оскалился Гравольф, стрельнув взглядом на тела поверженных.
— С добром, — твердо повторил Доминик. — Все сказанное тобой донесено было до Отцов — иерархов Единой Матери Нашей Пресвятой Церкви. И твои слова, и слова отшельника того, что заблудших детей, оборотнями именуемых, учит. И просьба твоя о встрече обсказана. И решено было на Верховном Капитуле том вот что.
Не нужна Единой Матери Нашей Пресвятой Церкви нечеловеческая мудрость. Лишь тот, кто Обряд Святой пройдет, вправе знаниями своими делиться. Ибо все, что не от Отца Нашего Небесного, от подлого Антипода Его исходит. Согласись же принять Обряд Святой и приди к нам. Как брат.
Старший исподлобья смотрел на Доминика. Волк бы сказал — прицеливаясь.
— А если нет?
— А буде откажется кто, да падет он жертвой гордыни своей.
— Но почему, Доминик?