Наследие 2

Пока выезжали из дворика на улицу, Алена окинула взглядом припаркованные у дома автомобили и поинтересовалась у Ника, разглядывающего стоящий в ногах чемоданчик:

— Ты когда последний раз за рулем сидел, Ник? Машина-то хоть на месте? Кстати, чемодан можно было и в багажник положить.

Года полтора назад Николай приобрел у коллеги по работе старенький «пассат», и с тех пор для Алены оставалось загадкой, с какой целью он это сделал. Потому как сказать, что Ник ездил на машине нечасто, было бы явным преувеличением. Большую часть времени его машина стояла на парковке, зимой же и вовсе представляла собой вечный сугроб.

— Разумеется, на месте! — укоризненно нахмурился Ник. — Она на стоянке, я ежедневно смотрю на неё, когда возвращаюсь с работы! А контейнер в багажнике может смещаться во время движения, и неизвестно, насколько надежно внутри уложены образцы. Так что лучше с собой, так спокойнее.

— Уверена, что очень надежно, — усмехнулась она, — учитывая, кто именно их прислал. Ник, зачем тебе машина?

— Не начинай, — он бросил на неё строгий взгляд. — Я уже отвечал на этот вопрос. Да-да! — он увидел её ироничную улыбку. — Для особых случаев! Вот, к примеру, в августе мы ездили в область, на экспериментальный полигон, где выращивается генно-модифицированный скот. В данном случае автомобиль был более чем к месту.

— Этот особый случай я помню, — закивала она с серьезным видом, — ты ещё три часа заводил её, а потом подкачивал колеса и оттирал стекла от пыли. Нет-нет, я не спорю — физический труд полезен для человека с малоподвижной работой!

Ник проигнорировал её подначку с видом гиганта мысли, которого отвлекает от вселенских дум неразумный ребенок, и она, пряча улыбку, исподволь разглядывала его профиль.

— Ник, — позвала она его, — я тебе говорила, что, когда ты на меня дуешься, ты особенно красив?

— Неоднократно, — он вновь одарил её укоризненным взглядом. — И я подозреваю, что ты специально пользуешься данным обстоятельством! — Он демонстративно принялся разглядывать проплывающие в окне здания.

— Ну, разве что иногда, — Алена сделала невинную гримаску и с абсолютно преданным выражением лица соврала: — Очень нечасто.

Пока отвозили Николая в лабораторию, пока возвращались обратно в плотном потоке машин, времени прошло довольно много, и вместо офиса Алена сразу поехала на деловую встречу в Альянс СНГ «За биобезопасность». Через три недели в Швейцарии состоится всемирная конференция противников ГМО, ожидается прибытие ведущих активистов со всех уголков планеты, и сейчас проводилось уточнение данных общественных движений и подготовка результатов самых последних научных исследований. Секретарь Альянса «За биобезопасность» Виктория Копейкина, давний соратник по борьбе с ГМ-лобби, только что вернулась в страну с саммита регионов Европы, свободных от ГМО, и привезла, как они это называли между собой, свежую сводку о ситуации на фронтах.

За прошедшие двенадцать лет в разных странах мира набрали силу протестные движения, требующие запрета ГМО или ограничения его распространения. Множество людей не желало рисковать ни своим здоровьем, ни здоровьем своих детей, и единомышленники не просто объединялись в кучки несогласных. Под давлением общественности в Европе возникло уже более пяти тысяч зон, свободных от ГМО, внутри которых исключались создание и высевание ГМО, а оборот товаров, содержащих трансгенные компоненты, сводился к минимуму. Вне всякого сомнения, появление подобных зон являлось серьезной победой в борьбе с ГМ-лобби, но до полного торжества было ещё очень и очень далеко. Все свободные от ГМО районы создавались на уровне муниципалитетов, и хотя вместе они представляли собой силу, с которой правительства их стран не могли не считаться, на государственных уровнях остановить проникновение ГМО пока не удавалось.

— Как твоя «Изумрудная Планета»? — поинтересовалась Виктория после обмена взаимными приветствиями. — Я читала твой отчет об экспедиции Всемирного Фонда Дикой Природы к мусорному континенту. Дело движется?

— С трудом, — поморщилась Алена. — Общественность реагирует, но активная часть невелика в сравнении с общей массой. Бизнес опасается заниматься переработкой отходов, официально называют эту тему «неблагодарной». Сама знаешь, и за ГМО, и за пластиком стоят одни и те же силы, и связываться с ними рискнет не каждый. Даже сугубо коммерческие примеры развитых стран, перерабатывающих свои отходы и извлекающих из этого выгоду, не стимулируют предпринимателей инвестировать в переработку мусора. Кто-то говорит, что это невыгодно, кто-то пеняет на коррупцию, что сожрет всю рентабельность, кто-то и вовсе всерьез считает, что просто выбросить кучу отходов куда подальше намного выгоднее, чем нести расходы по её утилизации. А экология — да и бог с ней. Можно купить себе виллу на заграничных морях и укатить туда. На наши инициативы откликаются в основном простые люди, и это уже сдвиг с мертвой точки. Проводятся акции по уборке мусора, активисты и неравнодушные вычищают свои улицы, а иногда и целые районы, но главная проблема далека от решения. Огромные мусорные свалки растут с каждым днем. Сейчас в России мусора с две Москвы, и чего ждут власть имущие, не понятно. Когда их будет со сто две Москвы, что ли? Вот тогда и начнем бороться за экологию? Только к тому моменту, боюсь, у нас уже не останется экологии! — Она невесело покачала головой. — В общем, нам ещё бороться и бороться. Что было на саммите регионов?

— Подвели итоги существования европейских зон, свободных от ГМО, за прошедший период, — ответила Виктория. — Главное, конечно, произойдет на Конгрессе в Женеве, но саммит оказался очень полезным. У наших европейских коллег гораздо больше рычагов противостояния ГМО, чем у нас. Их страны подписали и Картахенский протокол, и Орхусскую конвенцию. Это дает им право требовать от правительств соблюдения их основных положений. Ведь Орхусская конвенция недаром называется «О доступе к информации, участию общественности в принятии решений и доступе к правосудию по вопросам, касающимся окружающей среды». Она дает государственные гарантии участия общественности в процессах принятия решений об использовании ГМО и о преднамеренном высвобождении трансгенов в окружающую среду. У нас этого нет.

А вот, например, в Норвегии ещё с 1993 года действует закон о ГМО. Важное место в нем занимают вопросы оценки рисков, связанных с генной инженерией и преднамеренным выращиванием трансгенов. Общественность там имеет доступ к принятию решений по выдаче разрешений на использование ГМО практически на всех стадиях. Тексты всех документов до принятия вывешиваются в Интернете, и любой представитель общественности может оставить свой комментарий, его обязана рассмотреть специальная комиссия. Если комиссия не согласна с комментарием, должен быть представлен аргументированный ответ.

В Канаде теперь по закону компания, инициирующая проект, который может иметь влияние на окружающую среду, обязана финансировать контрисследования влияний этого проекта.

В Сербии Государственный закон о биобезопасности вообще крайне категоричен. ГМО в стране запрещено. Сельхоз угодья регулярно проверяются, и в случае обнаружения даже одного ГМ-растения всё поле выжигается. При этом виновнику грозит штраф в размере порядка ста тысяч евро или лишение свободы на срок до двух лет. В результате выращиваемая в Сербии соя одна из немногих чистых линий этого растения, ещё сохранившихся в мире.

— Для нас подобный закон больше сопоставим с несбыточной мечтой, — поморщилась Алена. — Люди упорно не желают замечать беду до тех пор, пока она сама не войдет к ним в двери. Только тогда может оказаться уже поздно, как это было в Канаде. Помнишь, когда к нам в Россию приезжал Перси Шмайзер, он читал лекцию в Тимирязевской сельскохозяйственной Академии, а слушатели никак не могли понять, почему он все время твердит, что «селекция сои и рапса в Канаде более невозможна в принципе»! Там собрались представители науки, они, я очень надеюсь, осознали угрозу, а вот наше правительство что-то не видит в этом особой проблемы.