– Вы правильно сказали, – говорил мастер, пораженный чистотой работы Коровьева, – что раз нет документа, нету и человека. Вот именно меня-то и нет, у меня нет документа.
– Я извиняюсь, – вскричал Коровьев, – это именно галлюцинация, вот он, ваш документ, – и Коровьев подал мастеру документ. Потом он завел глаза и сладко прошептал Маргарите: – А вот и ваше имущество, Маргарита Николаевна, – и он подал Маргарите тетрадь с обгоревшими краями, засохшую розу, фотографию и, с особой бережностью, сберегательную книжку, – десять тысяч, как вы изволили внести, Маргарита Николаевна. Нам чужого не надо.
– У меня скорее лапы отсохнут, чем я прикоснусь к чужому, – напыжившись, воскликнул кот, танцуя на чемодане, чтобы умять в него все экземпляры злополучного романа.
– И ваш документик также, – продолжал Коровьев, подавая Маргарите документ, и затем, обратившись к Воланду, почтительно доложил: – Все, мессир!
– Нет, не все, – ответил Воланд, отрываясь от глобуса. – Куда прикажете, моя дорогая донна, девать вашу свиту? Мне она лично не нужна.
Тут в открытую дверь вбежала Наташа, как была нагая, всплеснула руками и закричала Маргарите:
– Будьте счастливы, Маргарита Николаевна! – она закивала головой мастеру и опять обратилась к Маргарите: – Я ведь все знала, куда вы ходите.
– Домработницы все знают, – заметил кот, многозначительно поднимая лапу, – это ошибка думать, что они слепые.
– Что ты хочешь, Наташа? – спросила Маргарита, – возвращайся в особняк.
– Душенька, Маргарита Николаевна, – умоляюще заговорила Наташа и стала на колени, – упросите их, – она покосилась на Воланда, – чтобы меня ведьмой оставили. Не хочу я больше в особняк! Ни за инженера, ни за техника не пойду! Мне господин Жак вчера на балу сделал предложение. – Наташа разжала кулак и показала какие-то золотые монеты.
Маргарита обратила вопросительный взор к Воланду. Тот кивнул головой. Тогда Наташа кинулась на шею Маргарите, звонко ее расцеловала и, победно вскрикнув, улетела в окно.
На месте Наташи оказался Николай Иванович. Он приобрел свой прежний человеческий облик, но был чрезвычайно мрачен и даже, пожалуй, раздражен.
– Вот кого с особенным удовольствием отпущу, – сказал Воланд, с отвращением глядя на Николая Ивановича, – с исключительным удовольствием, настолько он здесь лишний.
– Я очень прошу выдать мне удостоверение, – заговорил, дико оглядываясь, Николай Иванович, но с большим упорством, – о том, где я провел предыдущую ночь.
– На какой предмет? – сурово спросил кот.
– На предмет представления милиции и супруге, – твердо сказал Николай Иванович.
– Удостоверений мы обычно не даем, – ответил кот, насупившись, – но для вас, так и быть, сделаем исключение.
И не успел Николай Иванович опомниться, как голая Гелла уже сидела за машинкой, а кот диктовал ей:
– Сим удостоверяю, что предъявитель сего Николай Иванович провел упомянутую ночь на балу у сатаны, будучи привлечен туда в качестве перевозочного средства… поставь, Гелла, скобку! В скобке пиши «боров». Подпись – Бегемот.
– А число? – пискнул Николай Иванович.