Вечер омрачился приступом головной боли. Ночь прошла без сна. Утром Ильич с семейством выехал в Кремль и опять принялся за свою работу. Диктовал резолюции, телеграммы, давал указания по телефону.
Цурюпе:
Ведерникову:
Зиновьеву:
Раскалялись от звона телефонные аппараты, гудел и щелкал телетайп, склонялись над столами стенографистки, часами длились заседания, носились курьеры, латышские самокатчики. По грязной мрачной Москве мимо забитых продовольственных магазинов и бесконечных голодных очередей летели сверкающие автомобили из бывшего царского автопарка.
Ливенскому исполкому: «
Пайкесу:
Записки, которыми через Федора вождь обменивался в эти дни с Бокием, были короткими и непонятными.
Бокий:
Ленин:
Бокий:
Ленин:
Бокий:
Ленин: «
Бокий:
Эту последнюю записку вождь Агапкину не вернул, разорвал в мелкие клочья, бросил в пепельницу, сам чиркнул спичкой и ничего не ответил Глебу Ивановичу. Вызвал Свердлова и долго беседовал с ним наедине – о чем, неизвестно. Ночью была отправлена короткая телеграмма в Екатеринбург:
Утром на очередном заседании Совнаркома обсуждался декрет об изъятии у населения швейных машинок и текстиля. Потом, в кабинете, вождь распекал наркома Луначарского – почему до сих пор в Москве не снесены памятники царям и их прислужникам, почему не воздвигнуты вместо них памятники великим борцам за дело мировой революции?
«В Екатеринбурге царская семья под арестом, – думал Федор, – еще недавно заявляли об открытом всенародном суде над бывшим царем. Кажется, Бокию удалось договориться, чтобы отпустили за выкуп кое-кого из великих князей. Но только не царя. Тут у вождя личные счеты и личная ненависть».
Ранним утром, пока вождь еще не поднялся с постели, Федор проводил обычный осмотр. Ильич плохо спал, однако чувствовал себя вполне бодрым. Сердце стучало спокойно, все реакции в норме. Как всегда, проблемы с желудком и кишечником. Из лекарств Ленин аккуратно и охотно принимал только слабительное, и дозы приходилось увеличивать.
Живот твердый, слегка вздутый. Язык подернут сероватым налетом.