Середина третьего тысячелетия до нашей эры. Оказывается, в то время, когда по Европе бродили охотники-собиратели, на территории Месопотамии уже существовала развитая шумерская цивилизация со своей письменностью и научными и техническими достижениями, до которых их потомки дорастут только в Позднем Средневековье. И эта цивилизация была не одинока. Если у тебя за плечами знания и умения, накопленные человечеством за следующие четыре с половиной тысячи лет, выжить там не так уж и сложно.
Александр Чернобровкин
Шумерский лугаль
1
Песчаная буря прекратилась внезапно. Плыву себе, плыву, прищуривая глаза, чтобы в них меньше попадало песка и пыли — и вдруг понимаю, что ветер стих. Сразу стало светлее, но ненамного. Солнце уже село, начались гражданские сумерки. Освещения мне хватило, чтобы разглядеть, что берег совсем близко, метрах в двухстах. Я почувствовал прилив сил и погреб. Метрах в ста от берега скребнул сперва одной рукой, а потом и второй по дну. Встал на ноги. Глубина была до колена. Видимо, сейчас прилив, затопивший прибережную полосу кораллового рифа. Дно здесь было неровное, с острыми выступами. Пришлось двигаться осторожно, чтобы не поранить ноги, да и просто не упасть. Благо на ногах у меня башмаки на толстой подошве.
Берег оказался не так уж пустынен. Травка зеленая, кусты. Выше по склону холма — деревья, а дальше — на горном склоне — и вовсе густой лес. Мне показалось, что вдали справа по краю леса двигалось стадо баранов. Или каких-то животных, похожих на баранов. Охотиться я не собирался по той простой причине, что тетива для лука мокрая, поэтому тут же позабыл о них. Направился к деревьям на склоне холма, чтобы соорудить ложе для ночлега. Вот-вот станет темно, а спать на голой земле я отвык за последние годы.
Расположился под невысоким деревом, похожим на развесистый кедр. В отличие от кедра, у этого на ветках были листья, длинные шипы и кроваво-красные цветочки. И еще от него шел успокаивающий запах, похожий на мирру. Может быть, это и есть дерево, не знаю название, из которого вытекает эта смола. Моя жена Саманта постоянно лечилась миррой от ангины, вдыхая испарения нагретой смолы. Я разложил рядом на камнях сушиться лук, стрелы, налучь, колчан, сумку, мокрые башмаки и кепи-сар, сшитый из черного сукна и напоминающий морскую фуражку, к которой я привык в будущем. Спасательный жилет стал моей подушкой. Сняв китель и укрывшись им, я в мокрой одежде и с бутылкой вина в руке завалился на ложе из веток и травы. Китель у меня справный. Пошил форму перед самым отплытием из тонкой темно-синей шерсти. На рукавах капитанские золотые нашивки. Я сам себе в ней нравился. Женам тоже, но они замуж для того и выходили, чтобы было кому комплименты говорить. Впрочем, и без кителя было тепло, даже жарковато, но я знал, что во время муссонов здесь под утро холодно из-за густых туманов или мороси. На приличный дождь у муссона в этих краях силенок не хватает, поэтому выдает, что имеет. Если за ночь одежда немного сядет, будет даже лучше. Я опять помолодел и, соответственно, похудел. Сейчас одежда на мне болтается. Если прихватит местная полиция, можно будет сказать, что в спешке нацепил капитанский китель, висевший на ходовом мостике. Не поверят ведь, что я — капитан. Мне опять меньше девятнадцати, потому что нет перелома на ноге, а сколько точно — не знаю. И какой сейчас год, не имею понятия. Загадал, чтобы было поближе к году рождения. У меня появилось подозрение или, скорее, пожелание, что в следующий переход отправлюсь в свой день рождения или зачатия и вынырну именно в тот год, в котором оправился в путешествие по времени. Хотя не отказался бы появиться лет на двадцать раньше, если такое возможно, изменить кое-что. Или я уже в двадцать первом веке? Было бы неплохо.
Темнота навалилась неожиданно, как это бывает в тропиках. На черном небе появились мириады ярких звезд. Если ближе к полюсам кажется, что звезды прикручены к небу надежно, то возле экватора меня не покидает тревожное чувство, что при сильной тряске они могут обсыпаться и прямо на меня. Падающие метеориты — косвенное подтверждение этой теории.
За что и сделал первый большой глоток кисловатого вина из бутылки. Оно сразу вымыло соленость и сухость изо рта и вскоре наполнило тело веселым теплом, а голову — веселыми мыслями. Крепкие напитки глушат, отключают мысли и желания, кроме одного — выпить еще, а если не получится, дать кому-нибудь в рыло, а слабые сильно подталкивают к легкомыслию и словоблудию. Я начал сочинять, произнося вслух, легенду для йеменских (или кто сейчас правит этой территорией?) властей о том, кто такой и как оказался на их земле. Придумал сразу несколько вариантов на разные исторические периоды: до Второй мировой войны, когда здесь, вроде бы, правили британцы; до перестройки в СССР, когда йеменцы, насколько помню, были союзниками коммунистов; двадцать первый век, когда у них тут постоянно кто-то с кем-то воевал. Последний вариант казался мне самым вероятным и желанным. Во время войны легче объяснить, почему остался без документов и другие странности. Правда, и пулю ни за что получить тоже запросто. Понадеемся на лучшее.
На дальнейшие придумки вина не осталось. Помня, что в мусульманских странах алкоголь употреблять другим и на виду у других запрещено, я из положения лежа метнул бутылку в сторону моря. Судя по всплеску, упала в воду. Плыви, моя бутылочка, плыви. Может, найдет тебя какой-нибудь знаток старины и начнет решать ребус, как бутылка из второй половины девятнадцатого века оказалась здесь в таком хорошем состоянии?
2
К утру я озяб. Не то, чтобы сильно, но сон пропал. Влажный воздух словно бы наваливался на меня и высасывал тепло, накопленное днем. Я лежал под недосохшим кителем и следил за поединком желания встать, размяться, согреться и продолжить лежать, покемарить еще чуть-чуть. Бой был неравным, победил холод. Я встал, попрыгал на месте, помахал руками. Шелковые трусы и рубашка и носки из хлопка высохли за ночь, но брюки и китель были сыроваты в некоторых местах. Если и сели они, то совсем незаметно. Башмаки и кепи тоже не успели досохнуть, как и лук. Последнему надо еще день полежать в теплом месте в тени, чтобы пришел в норму. Стрелять я из него не собирался, даже чтобы добыть что-нибудь съестное. Может, сейчас в этих краях запрещено охотиться. Незнание местных законов не освобождает от их исполнения, а тратить время и деньги на взятки не хотелось бы. Я надел на брюки ремень, чтобы не слетали, на который повесил кинжал, помня, что в двадцать первом веке в Адене видел мужчин, разгуливающих по улицам с джамбией — изогнутым кинжалом — за поясом, считающимся частью национальной одежды. Женихи во время свадьбы и вовсе разъезжают с саблей в руках, а друзья провожают их очередями из «калашниковых». Оно и понятно — с женщиной без сабли не справишься. Против автомата кинжал — ничто, однако ситуации бывают разные, хоть какое-то оружие будет у меня под рукой. Саблю и сагайдак положил внутрь свернутого спасательного жилета, который закинул за спину и пошел вдоль берега моря навстречу восходящему солнцу. В той стороне должен быть Аден — бывшая (или еще будущая? или уже настоящая?) столица Народной Республики Южного Йемена, потом — Народной Демократической Республики Йемен, а в момент моего первого посещения этого порта — обычный город, разве что самый крупный морской порт страны.
Первый раз я посетил Йемен в понедельник второго июля две тысячи седьмого года. Запомнил дату потому, что в тот день возле храма царицы Савской террорист-смертник врезался на автомобиле в автобус с испанскими туристами и подорвал себя. Весь день по всем каналам телевизора крутили эту новость. Части тел и автобуса разметало метров на двести. Местные операторы с особым смаком показывали оторванные, окровавленные конечности и голову, выпачканную в пыли. Судовой агент первым делом предупредил меня, чтобы пореже бывал на берегу, а если уж окажусь там, не сходил с главных улиц. Иностранцев не только взрывали, но еще и воровали ради выкупа. Правда, в основном этим занимались в северных и горных районах страны. Аден в этом плане был поспокойнее. Как мне сказали, он и поцивильнее остальных городов страны. В столице Сане все женщины ходили в паранджах, а в Адене многие носили только платок, причем прикрывающий волосы не полностью. Хотя и здесь попадались закутанные с ног до головы, видны только ярко накрашенные глаза и коричневые от хны кисти рук. У таких женщин часто на голове столько поклажи, сколько не каждый осел утащит, что не мешает им останавливаться и фотографироваться с туристами. Йеменцы обожают, когда их фотографируют, особенно детвора. Я видел, как толпа их бежала за семейной парой англичан с фотоаппаратом и, судя по жестам, просто умоляла сфотографировать еще раз. Я спросил у судового агента, с чего это так? Наверное, примета хорошая? Он улыбнулся хитро и ловко ушел от ответа. В отместку я сфотографировал его мобильным телефоном.
В Адене видел на улицах женщин, жующих кат — растение, легкий наркотик, который в других районах Йемена и соседних странах считается привилегией мужчин. Жуют его в этих краях поголовно, начиная с подросткового возраста. Кат продают на каждом рынке пучками, перевязанными посередине, чтобы были видны и листья, и стебли. Он должен быть свежесрезанным, потому что по мере увядания теряет свои свойства. Хотя я видел, как делают чай из сухих листьев ката. Лучшим считается из некоторых горных районов, так называемый голубой кат. От пучка отщипывают листочки и жуют несколько часов, откладывая пережеванное за щеку, поэтому к вечеру многие йеменцы ходят с большим флюсом. Мне даже показалось, что йеменцы рождаются с защечными пазухами. Страна хомяков. Это не мешает им разговаривать, вести дела. Кстати, местный деловой этикет не возбраняет жевание ката во время переговоров, из-за чего ближе к вечеру у йеменцев пропадает желание вести какие-либо дела. Кат снимает страх, усталость, легкую боль, вызывает эйфорию и словесный понос, возбуждает. Наверное, поэтому в Йемене рождаемость одна их самых высоких в мире. Женщины говорят, что жуют его, чтобы похудеть, потому что резко снижает аппетит. Судя по примитивной национальной кухне, йеменцы, действительно, едят мало. Кат и кофе дают им почти всё, что нужно для жизни. Я как-то зашел в ресторан, по виду приличный, а там на выбор всего два блюда — курица с рисом и рис с курицей, наперченные так, будто эта курица сдохла, обожравшись перцем. Визит в ресторан оказался не совсем испорченным, благодаря поданному на десерт гышру — отвару шелухи от кофейных зерен, приправленному имбирем, кармадоном, корицей и еще чем-то. Не скажу, что напиток мне понравился, но поразил оригинальностью. Впрочем, это впечатление подпортил официант, запросивший в три раза больше, чем сказал, оглашая меню, как я позже узнал, и так завышенное втрое, и принявшийся поносить меня в спину, когда я положил на стол столько, сколько надо, плюс чаевые и пошел на выход. Одним из его пожеланий было, чтобы меня взяли в заложники дикари с гор. Себя официант считал цивилизованным.
Я шел вдоль берега моря, стараясь не удаляться от него. Впрочем, выше по склону была такая густая растительность, что соваться туда без нужды не имело смысла. Это мне показалось странным. С моря эти места казались мне пустынными, с редкой и чахлой растительностью, а близко к берегу я судно здесь не подводил, поэтому мог и ошибаться. Понявшись на очередную складку, протянувшуюся от гор к берегу, я увидел более широкую долину, на которой паслась большая отара овец. Присматривали за ней трое мужчин, которые сидели под деревом с низкой и очень широкой кроной. Все трое голые по пояс. Тела загорелые до черноты, худые и жилистые. Черные вьющиеся волосы зачесаны назад и завязаны конским хвостом. У всех троих усы и борода, довольно длинные. Из одежды только что-то, что я сперва принял за шорты песчаного цвета. Мужчины что-то ели, набирая пищу по очереди правой рукой из деревянной чаши, стоявшей между ними. Запивали из бурдюка, который передавали по кругу. Сидевший лицом ко мне, получил бурдюк, начал отклонять голову, чтобы отхлебнуть — и увидел меня. Не знаю, что больше его поразило — внезапное мое появление или мой внешний вид, но мужчина замер с открытым ртом и выпученными глазами. Это заметили два его сотрапезника и обернулись. Первый уронил бурдюк и крикнул что-то гортанно, после чего все трое вскочили на ноги и схватили короткие, метра полтора или чуть длиннее, копья и круглые щиты из кожи, натянутой на каркас из лозы, которые были прислонены к стволу дерева, я их не заметил ранее.
Они были ниже меня, как минимум, на голову, поэтому не казались опасными. То, что я принял за шорты, оказалось набедренными повязками. Совсем дикие, видать.
Я поставил на землю перед собой свернутый и перевязанный спасательный жилет, прислонив его к левой ноге, и продемонстрировал аборигенам открытые пустые ладони, после чего поздоровался с ними на арабском языке и поставил в известность:
— Я иду в Аден. Нападать на вас не собираюсь.
Мне не ответили. Скорее всего, не поняли, что странно. У горных племен в Йемене свои диалекты, которые сильно отличаются от классического арабского, но самые распространенные слова, к которым относятся и приветствия, знают и понимают все. Более того, мои жесты и слова раззадорили пастухов. Двое начали заходить с боков, а тот, что был посредине, двинулся на меня, угрожающе потрясая высоко поднятым копьем с наконечником из расколотой мозговой кости, примотанным к тонкому древку просмоленной веревкой. Времени на объяснения не оставалось, поэтому я вытащил из ножен саблю, рукоятка которой выглядывала из свернутого спасательного жилета, а левой рукой поднял его, чтобы использовать, как щит. Копьем толстый слой пробки пробить будет сложно, прикроет.
Вид оружия в моей руке сперва поубавил пыл у нападающих. Те, что заходили с боков, остановились и посмотрели на третьего. Этот подержал копье неподвижно секунд десять, после чего рванулся вперед, прикрывшись щитом, плохеньким, без умбона и металлической окантовки. Подпустив его поближе, я шагнул вперед и резким ударом перерубил древко копья сразу за наконечником, после чего быстро отступил на шаг назад, а потом сделал шаг влево, потому что с этой стороны противник был ближе. Этот не спешил тыкать в меня свою древеняку, мотылял ею в воздухе, то ли провоцируя, то ли от страха. Я сделал ложный выпад, будто собираюсь перерубить копье, которое тут же одернули, а вместо этого рассек щит, которым пастух быстро закрылся. Рассек не полностью, немного не дотянув до середины, чтобы не поранить руку. Мне не нужна кровь, из-за которой могут возникнуть непреодолимые проблемы. Этого хватило, чтобы абориген отступил метра на два. Третьего, самого молодого и хилого, отпугнул взмахом сабли. Вояками они оказались никудышными. Как говорил мне знакомый чечен, таким только баранов пасти, что они, в общем-то, и делали. Пастухи дружно начали пятиться, а затем развернулись и рванули вверх по склону, остановившись там у густых кустов.
Ели они под деревом из деревянной чаши мягкий сыр, солоноватый, наверное, хранили в морской воде. В бурдюке, сравнительно новом, еще сохранившем сильный запах кожи, была сладкая бражка с привкусом фиников. Недоброженная, еще шипела. Я приложился основательно, потому что после вчерашнего вина мучил сушняк. Напиток горячим мячом скатился в желудок, взорвался там, разметав осколки тепла по всему телу. Переведя дух, я сделал еще несколько глотков, после чего размазал ладонью стекшие на подбородок липкие капли. Что ж, встреча получилась не самая лучшая, но и совсем плохой не назовешь. Сладкая отрыжка была тому подтверждением. Я закинул в рот еще одну щепоть мягкого сыра, который крошился и лип к пальцам, запил финиковой бражкой, после чего положил бурдюк рядом с деревянной чашей. Мужикам до вечера здесь торчать, проголодаются. Достав ножны из свернутого спасательного жилета, вложил в них саблю, после чего надел на себя портупею, к которой они были прицеплены. Народ тут, оказывается, нервный, не ровен час, продырявят, пока буду оружие распаковывать.
ebooksa