Человек из Санкт-Петербурга

Шагая по улице, Максим улыбался. Он получал удовольствие от краж. И потому быстро научился жить в этом городе, практически ни на что не тратя денег. На завтрак он покупал сладкий чай и краюху хлеба с уличного лотка, что обходилось ему в два пенса, но зато за всю остальную еду в течение дня уже не платил. Чтобы перекусить в обед, он ухитрялся стащить что-нибудь у торговцев овощами и фруктами, выставлявшими образцы товара на тротуары. А вечерами чаще всего отправлялся к благотворительной кухне, где ему наливали миску дарового супа и давали неограниченное количество хлеба в обмен на обязательство выслушать какую-нибудь невразумительную проповедь или попеть хором псалмы. У него хранились пять фунтов наличными, но эти деньги предназначались для самых крайних случаев.

Жил он в Данстен-Хаус в районе Степни-Корт – в одном из тамошних пятиэтажных доходных домов, где обитала половина самых видных лондонских анархистов. Ему выделил матрац на полу одной из комнат своей квартиры Рудольф Рокер, обаятельный светловолосый немец, являвшийся главным редактором «Der arbeiter Freund». Обаяние Рокера не действовало на Максима, у которого на подобные вещи давно выработался иммунитет, но он не мог не уважать его абсолютной преданности делу. Рокер и его жена Милли держали свой дом открытым для анархистов весь день и большую часть ночи, а потому в него постоянно являлись все новые люди, доставлялась корреспонденция, здесь разгорались политические споры и собирались сходки с бесконечным количеством выпитого чая и выкуренных сигарет. Квартплаты с Максима не требовали, но он по доброй воле каждый день приносил что-нибудь для общего блага – то фунт колбасы, то пачку чая, то несколько апельсинов. Они, вероятно, думали, что он все это покупает, тогда как Максим продолжал беззастенчиво воровать.

Товарищам по партии он сообщил, что приехал сюда для занятий в Британском музее и собирает материал для заключительных глав своей книги об истоках анархии в первобытных культурах. Они ему верили. Это были дружелюбные, трудолюбивые, но совершенно безвредные люди, всерьез полагавшие, что революцию можно совершить, распространяя знания, поддерживая профсоюзы, читая лекции и раздавая брошюры на пикниках в Эппинговском лесу. Впрочем, Максим уже знал, что большинство анархистов за пределами России принадлежали к такой же породе. Не сказать, чтобы он их ненавидел, но откровенно и искренне презирал, считая жалкими трусами.

И тем не менее даже среди таких кротких революционеров всегда можно было найти несколько куда более воинственно настроенных людей. И он их отыщет, как только возникнет нужда.

Его волновало, во-первых, приедет ли Орлов на самом деле, и, во-вторых, каким образом он осуществит покушение. Но поскольку пустые волнения непродуктивны, Максим постарался максимально отвлечь себя изучением и совершенствованием языка. Элементарный английский он освоил еще в космополитической Швейцарии. Во время долгого путешествия поездом через Европу он быстро прошел учебник для школ России и прочитал английский перевод своей любимой «Капитанской дочки» Пушкина, которую по-русски знал почти наизусть. Теперь же он каждое утро просматривал «Таймс» в читальном зале рабочего клуба, а позже бродил по улицам города, вступая в разговоры с пьяницами, бродягами и проститутками, то есть с людьми, которых любил больше других, потому что они отказывались жить согласно общественной морали. И печатное слово в книгах вскоре обрело для него смысл в звуках речи, которые он слышал повсюду, а сам он уже способен был сформулировать на языке почти любую свою мысль. Пройдет совсем немного времени, и он сможет свободно разговаривать по-английски даже о политике.

Удрав из ресторана, он направился на север, пересек Оксфорд-стрит и очутился в немецком квартале к западу от Тотнэм-Корт-роуд. Среди немцев было немало революционеров, но, как правило, коммунистов, а не анархистов. Максиму импонировала дисциплина в коммунистической партии, но вызывали подозрения авторитарные замашки некоторых ее лидеров, да и по темпераменту он совершенно не годился для кропотливой партийной работы.

Он по диагонали пересек Риджент-парк и попал в северную часть города, населенную преимущественно представителями среднего сословия. Там он принялся бродить по усаженным деревьями улицам, заглядывая в передние дворики перед опрятными кирпичными домами и высматривая велосипед, который можно было бы угнать. Кататься на велосипеде он научился в Швейцарии и сразу обнаружил, насколько удобен этот вид транспорта для слежки – маневренный и неброский, в толчее городского потока его скорости оказывалось вполне достаточно, чтобы не отстать от конного экипажа и даже автомобиля. К его огорчению, средней руки лондонская буржуазия имела, видимо, привычку хранить свои велосипеды под замком. Заметив ехавшего на велосипеде мужчину, Максим поддался было искушению выбить ездока из седла, но как раз в этот момент поблизости оказались трое пешеходов и хлебный фургон, а создавать слишком много шума ему не хотелось. Чуть позже показался паренек-рассыльный из продуктовой лавки, но его велосипед слишком бросался бы в глаза, поскольку был снабжен корзиной на багажнике и прикрепленной к рулю табличкой с фамилией владельца лавки. Максим начал уже подумывать, не оставить ли эту затею, когда увидел наконец именно то, что ему требовалось.

Мужчина лет тридцати выкатил из своего садика велосипед. На нем была соломенная шляпа и полосатый пиджак, топорщившийся на приличного размера животе. Прислонив велосипед к изгороди, он наклонился, чтобы специальными прищепками заузить внизу брюки.

Максим быстрыми шагами приблизился к нему.

Заметив наплывшую тень, мужчина поднял взгляд и пробормотал:

– Добрый день.

Максим сшиб его с ног.

Мужчина опрокинулся на спину и посмотрел на Максима с удивлением на глуповатом лице.

Максим навалился на него, надавив коленом на среднюю пуговицу застегнутого пиджака и перекрыв дыхание. Теперь противник оказался обезврежен, лишь отчаянно хватая ртом воздух.

Затем он поднялся и посмотрел в сторону дома. В окне первого этажа стояла молодая женщина и наблюдала за этой сценой, прикрыв ладонью нижнюю часть лица. Ее глаза выдавали безмерный испуг.

Он снова бросил взгляд на распластанного мужчину. Пройдет не меньше минуты, прежде чем у него хватит сил подняться.

Вскочив в седло велосипеда, он быстро укатил прочь.

«Человек, не знающий страха, способен сделать все, что ему заблагорассудится», – думал он при этом. А первый урок бесстрашия он усвоил одиннадцатью годами ранее на железной дороге неподалеку от Омска. Тогда еще шел снег…

Шел снег. Максим сидел в открытом товарном вагоне поверх груды угля и замерзал насмерть.

Ему было холодно ежеминутно с тех пор, как он сумел избавиться от кандалов на золотых приисках и сбежать. В тот год он пересек всю Сибирь от насквозь промороженной Якутии до Урала. И ему оставалась какая-то тысяча миль до цивилизации и более мягкого климата. Основную часть пути он проделал пешком, хотя иногда удавалось вскочить в железнодорожный вагон или спрятаться в обозе, перевозившем шкуры. Больше всего ему нравилось ехать с домашним скотом – с коровами было теплее, и он ел то, чем их кормили. При этом он лишь смутно осознавал, что и сам почти превратился в животное. Он ни разу не мылся, пальто ему заменяла попона, украденная из телеги, а в лохмотьях на его теле роились вши. Лучшим, что ему удавалось добыть из пищи, были сырые птичьи яйца. Однажды он сумел украсть какую-то клячу. Он загнал ее в первый же день, а потом съел ее печень. Всякое представление о времени было им давно утрачено. Максим догадывался, что наступила осень, по перемене погоды, но понятия не имел, какой шел месяц. Нередко он совершенно забывал, что делал накануне. Только в минуты относительного прояснения рассудка до него доходило, что он сходит с ума. С людьми он не общался. Если по пути встречался городок или деревня, он обходил их стороной, порывшись лишь на свалке где-нибудь на окраине. Он знал одно: двигаться надо на запад, где должно стать теплее.