Леонтий Византийский. Сборник исследований

Здесь, прежде всего, возникают вопросы: с которым из упоминаемых в этих местах Леонтиев можно отождествить нашего Леонтия Византийского, и все ли из них суть различные личности, или же некоторые упоминания относятся к одному и тому же Леонтию, только в разные периоды его жизни и деятельности? Мнения ученых в ответе на эти вопросы сильно расходятся. Лоофс, первым взявшийся за научную разработку этих вопросов, остановился на отождествлении нашего автора с Леонтием из жития св. Саввы, считая его и то же время и скифским монахом, и участником севирианских соборов, и собора 536 г. Рюгамер находит возможным признать за нашего Леонтия только того, который подписался под актами севирианских споров. Издатели сочинений Леонтия Византийского — Фабриций и Фесслер [140] в своих предисловиях к сочинениям Леонтия оказываются не согласными с Лоофсом, а, например, Май [141] в Monisum in tractatum Contra Nestorianos вполне является единомышленником Лоофса и несомненным вдохновителем этого последнего.

Леонтий из Жития св. Евфимия Великого, несомненно, совсем особая личность, никем из указанных исследователей с Леонтием Византийским не отождествлявшаяся, потому ли, что она считалась ими совершенно не подходящей к нашему автору, или потому, что осталась ими незамеченной, хотя это и трудно допустить. Таким образом, для нас открывается задача детально рассмотреть все эти ученые мнения о Леонтии и установить определенные биографические данные о его личности, которые представляются с нашей точки фения наиболее приемлемыми.

О том, что Леонтий был монахом и принял монашество еще в юных летах, свидетельствует он сам в прологе к третьей книге Contra Nestorianos et Eutychianos. [142] После юношеского увлечения несторианством Леонтию, ставшему уже почти вернейшей добычей несториан, подана была свыше благодать, которая вложила в него пламеннейшее стремление к добродетели и, в особенности, желание странствования.

«И Кто, если не Тот, Который водил народ Израильский в пустыне, был вождем и в моем путешествии? — восклицает Леонтий. — Он меня не прежде оставил, как передал в руки божественных мужей, которые мне, слепому, не только очистили глаза, но и око души просветили святым светом из книг божественных мужей, из коих они сами почерпнули истину и прочие добродетели, кои и мои действия и мысли усовершили».

Отсюда без всяких натяжек можно вывести то заключение, что Леонтий в молодых годах уже сделался монахом и притом не там, где им первоначально жил, но где-то в другом далеком месте, которого он достиг после долгого и трудного странствования. Если следовать теории Лоофса, то надо думать, что местом первоначальной жизни Леонтия была Скифия, а божественными мужами были скифские монахи. На чем же основывается такая теория?

Прежде всего, Лоофс в отождествлении Леонтия Византийского с одним из скифских монахов опирается на то, что в числе этих монахов, прибывших в Константинополь в 519 г. из своей отдаленной провинции, был монах Леонтий. Причиной их прибытия в столицу была ревность по халкидонской вере, желание защитить ее от несторианства и широким потоком разлившегося монофизитства. Другим их желанием и, наверное, главнейшим было — добиться осуждения и смещения своего епископа Патерна Томийского, подозреваемого в несторианском образе мыслей. [143] Лозунгом своей партии в борьбе с еретиками, как нам уже известно, монахи выставили знаменитую теопасхитскую формулу. [144] Подробности всей этой деятельности скифских монахов мы узнаем из переписки императора Юстиниана, папы Гормизды и других лиц.

«Просим вас о том, — пишет Юстиниан папе, — чтобы такого рода письма [какие подали скифские монахи папе и африканским епископам, письма явно тенденциозные и возмутительные] направлять к нам через нашего посла. Имена этих монахов: Ахилл, Иоанн, Леонтий и Маврикий (в схолии: Максенций). Это составляет великий предмет нашей заботы, чтобы не нарушалось из-за беспокойных людей то единение Церквей, которое совершил ваш труд и разум!» ^[145]

Затем Юстиниан просит папу прислать к нему обратно религиознейших монахов Иоанна и Леонтия из очевидного опасения относительно выдающейся фанатичности этих лиц и способности возбуждать других. [146] Этот факт показывает, что Юстиниан хорошо знал всех этих монахов, особенно же Иоанна и Леонтия. Так это и должно было быть. Монахи, еще будучи в Константинополе, приобрели себе репутацию людей ученых и претенциозных: они гордо повели себя против римских легатов, отказавшихся одобрить их поведение и учение, что и было причиной их отъезда в Рим, конечно, не без соизволения императора Юстиниана, вначале ценившего этих горячих борцов за веру и Церковь, но не успевшего разглядеть всей сущности их стремлений. А эти стремления оказались далеко не соответствующими истинным намерениям Юстиниана. Он желал поддерживать мир и единение внутри всей своей империи, поддерживать хотя им даже ценой таких уступок, которые явно шли вразрез с истиной. Император думал, что скифские монахи своим одушевлением зададут примирительный тон на Востоке и будут содействовать уничтожению партийности. Питать такие надежды Юстиниан имел тем большее основание, что монахи были в близких отношениях с Виталианом, генералом очень популярным в народе и славившимся своей религиозностью. [147] Юстиниан надеялся, что Виталиан как соотечественник скифских монахов воздействует как на них, так и на религиозные партии, в примирительном направлении. Однако скифские монахи не только не оправдали возлагавшихся на них надежд, но еще более усилили церковные раздоры, перенеся их с Востока на Запад. Западная Церковь, свободная от партийных увлечений, сразу поняла, в чем главный вред, приносимый скифскими монахами. Их не без основания заподозрили в евтихианстве, в желании ниспровергнуть Халкидонское определение и подорвать авторитет св. Льва, папы Римского. [148] Папа Гормизда поспешил раскрыть глаза Юстиниану на них, как на людей фанатичных, возбуждающих народ к восстанию. Юстиниан, и сам трактовавший скифских монахов как людей беспокойных, спорщиков, даже бунтовщиков [149] посоветовал папе без церемонии выслать их из Рима, где уже стали происходить народные волнения из-за вызывающего поведения монахов. [150] Однако монахи упорно продолжали жить в Риме и сеять ложь и раздоры, чем возбудили горячую и обширную полемику против себя со стороны римского и африканского клира. [151] Каков был конец всей этой истории со скифскими монахами в Риме, точно неизвестно, но надо думать, что они с позором должны были возвратиться туда, откуда пришли, то есть в свою родную Скифию. На территории Византии они больше не появлялись.

Имеют ли какое-нибудь отношение скифские монахи к Леонтию Византийскому? По Лоофсу, Леонтий Византийский — один из скифских монахов. [152] В пользу такого отождествления Лоофс указывает, во-первых, на близость сочинений Леонтия Византийского к сочинениям Иоанна Максенция, близость не только формальную, но и материальную, и, во-вторых, на защиту нашим Византийцем теопасхитской формулы. Максенций был, несомненно, лидером партии скифских монахов как человек образованный и писатель. [153] Касательно литературной близости его к Леонтию Византийскому нужно сказать, что она действительно наблюдается. Так, Максенций полагает в деле веры определение Халкидонского собора главным авторитетом для себя и считает, что оно составлено на основании вполне православных источников: Никео-Цареградского Символа, учения свт. Кирилла Александрийского и св. Льва, папы Римского. В своей аргументации автор широко пользуется Священным Писанием и писаниями Свв. Отцов: Афанасия Великого, Григория Богослова, Кирилла Александрийского, папы Льва, Флавиана, Прокла и др. Не пренебрегает он и соображениями разума. Все это очень подходит к сочинениям Леонтия, характеризующимся с внутренней и внешней стороны теми же самыми чертами. В учении о соединении двух природ во Христе Максенций, по-видимому, хочет оставаться на православной почве признания двух естеств. Его сочинение Contra acephalos libellus («Книжка против акефалов») [154] прямо направлено против тех, «кто глупо и неразумно утверждают, что во Христе одна природа после Воплощения, так как нет природы безыпостасной». Последнее выражение не раз встречается и на страницах сочинений Леонтия, [155] хотя вовсе не составляет характерной особенности его доктрины. Много и других общих мыслей у обоих авторов, и излагаются они часто в совсем одинаковой форме (например, в диалогической, ср. Contra Nestorianos Леонтия и Contra Nestorianos Максенция).

Об этой литературной зависимости нужно сказать, что она не обязывает к признанию совместной принадлежности обоих авторов к скифским монахам и легко может быть объяснена тем, что Леонтий имел в руках сочинения Максенция и пользовался ими в своей полемической деятельности. Цитировать его Леонтий, конечно, не считал удобным, потому что Максенций, во всяком случае, был сомнительным авторитетом и даже подозрительным по своему православию. Сочинение Максенция Contra Nestorianos capitula («Главы против несториан»), заключающее в себе 12 анафематизмов на неправомыслящих о соединении природ во Христе, безусловно, носит на себе монофизитский отпечаток, и Леонтий Византийский под ним никак не мог бы подписаться. Максенций, как и все вообще скифские монахи, был сильно предубежден против Западно-римского учения, в котором он подозревал несторианство, [156] и потому, составляя свои анафематизмы в противовес римскому учению, он невольно склоняется в другую сторону — монофизитства. В данном случае с Максенцием произошло то же самое, что случилось некогда со свт. Кириллом, который в своей полемике с Несторием выпустил против него свои 12 анафематизмов Τοῦ Σωτῆρος. Конечно, в них нет прямых монофизитских взглядов, но они легко могут быть истолкованы в монофизитском смысле, поэтому, конечно, и не были одобрены Халкидонским собором и служили предметом долгих пререканий между Восточными христианами. Так, уже в 1-м анафематизме Максенций, наряду с исповеданием во Христе «двух соединенных природ, Божественной и человеческой, как передал досточтимый Халкидонский собор», говорит и о необходимости признания «одной воплощенной природы Бога Слова, как бы двух, соединенных в одной сущности и лице» (in una substantia atque persona). [157] Максенций выдвигает излюбленную монофизитскую формулу о μία φύσις и ставит ударение на соединении природ, не упоминая о различии и неслитности их. Такую же тенденцию можно усматривать и в других анафематизмах, особенно в 9-м, который читается так: «Если кто не исповедует Христа после воплощения сложным (compositum) — анафема». [158] И вообще, анафематизмы Максенция стремятся как можно сильнее оттенить Божество во Христе и субстанциальное или природное единение (см. 3-й анафематизм).

Что касается собственно теопасхитской формулы, то Иоанном Максенцием эта формула проводится с особенной настойчивостью, показывающей, что для автора она служит центральным пунктом его учения. [159] И действительно, на эту формулу скифские монахи смотрели как на концентрированное изложение православной христологии, а всех неприемлющих ее считали за еретиков, за несториан. Мало того, они домогались возведения своей партийной формулы в догматическое достоинство, чем как бы уже предлагалась ими поправка Халкидонского определения. [160] Римская Церковь недаром увидела в теопасхитской формуле плохо скрытое выступление против Халкидонского собора и учения папы Льва, этого выразителя чистого Православия. Такая маскировка тем скорее была замечена на Западе, что скифские монахи, перейдя на территорию Римской Церкви, еще резче обозначили монофизитскую тенденцию в своей формуле, сократив последнюю до выражения: «Христос есть один из Троицы», [161] то есть выставляя на вид только единство Христа, причастность Его Божеству Святой Троицы. Потому-то папа Гормизда и писал о скифских монахах епископу Поссесору:

«Они только прикидываются последователями Халкидонского собора, а на самом деле стараются всеми хитростями расшатать веру этого собора». [162]

Переходя теперь к сравнению этого учения скифских монахов с таковым же Леонтия Византийского, мы должны прямо сказать, что сели есть близость между тем и другим, то только внешняя и поверхностная. У Леонтия только в одном сочинении Contra Nestorianos находится небольшой трактат, посвященный разбору теопасхитской формулы, [163] а в других сочинениях эта формула ни разу не упоминается. Затем, и сам разбор формулы Леонтием показывает, что он в этом деле не пионер и не пропагандист, подобно Иоанну Максенцию, а просто истолкователь ее в православном духе. Он направляет свое сочинение против тех, кто хотел бы отвергнуть ее как монофизитскую или вложить в нее неподобающий ей смысл (главным образом, против несториан, а потом, вероятно, и против последователей скифских монахов). Леонтий так говорит:

«Христос есть один из трех Лиц по общности одной с ними природы, но не двух [природ]». «По ипостаси говорится, что и Слово страдало, ибо Оно восприняло способную к страданию сущность в Свою собственную ипостась вместе со Своей собственной же бесстрастной [сущностью], а относящееся к сущности присваивается обычно и лицу». [164]

Леонтий никогда не думал, подобно Максенцию, видеть в теопасхитской формуле лозунг своей доктрины, и если он раз остановился на ней, то это показывает только то, что «в ней под медом скрывается евтихианский яд», [165] и что выяснить настоящий смысл се было, по его мнению, необходимым делом и для православных, чтобы они осмотрительно пользовались этой формулой, и для еретиков, чтобы лишить их одного из средств к совращению правомыслящих и к обвинению Церкви в неправославии.

Итак, сочинения Леонтия, по нашему мнению, не дают права считать его за одного из скифских монахов, в свое время наделавших так много шума в Константинополе и Риме. Кроме того, спросим еще, какой смысл при таком признании имело бы само название нашего Леонтия Византийским? Ведь не за эту же кратковременную деятельность в Константинополе, какую проявили монахи в 519 г., традиция присвоила ему наименование — Византийского? Юстиниан сам писал о скифских монахах папе Гормизде: «Это — монахи только по виду, и они не имеют никакого навыка к диспутам». [166] Такая оценка меньше всего подходит к Леонтию, который сам о себе говорит, что он часто вел диспуты и на основании этих диспутов впоследствии составлял свои полемические сочинения. [167]

Наконец, Лоофс со своим отождествлением Леонтия Византийского с Леонтием из скифских монахов оказывается перед фактом невозможности хронологически согласовать жизнь этого Леонтия с Леонтием-оригенистом из Жития св. Саввы, с которым, по Лоофсу, первый — одно и то же лицо.

«Агапит, — читаем в Житии св. Саввы, — приняв правление над Новой Лаврой, нашел между братиями четырех монахов, принятых в Лавру Препростым Павлом, не имевшим точного о них знания, и тайно внушавших другим Оригеновы догматы. Главным между ними был некоторый палестинец, по имени Нонн» [168]

и так далее. Павел Препростой был игуменом в Новой Лавре всего 6 месяцев после Иоанна Отшельника, который скончался в 514 г. Каким же образом, спрашивается, Леонтий Византийский мог очутиться в числе скифских монахов, явившихся в Константинополь в 519 г.? Эти монахи прибыли в Константинополь из Скифии, а не из Палестины, оригенистами они также не были, как не были теопасхитами монахи Новой Лавры.

Не стоит говорить о родстве Леонтия Византийского с «знаменитейшим Виталианом», ибо это родство становится само собой под вопрос, раз наш Византиец — не скифский монах. И сами доказательства такого родства в приложении к нашему Византийцу не имеют никакого значения. Родство это предполагается на основании сообщения диакона Диоскора, папского легата, о том, что в числе родственников Виталиана в Константинополе имеется некто скифский монах Леонтий. [169] Далее, из того же донесения Диоскора видно, что для встречи легатов в Константинополе были высланы два мужа — Стефан и Леонтий; Стефан называется тоже родственником Виталиана. [170] Отсюда выходит, что Стефан и Леонтий — суть оба родственники Виталиана, занимали видные должности в Византии и были, стало быть, людьми очень образованными, но ниоткуда не видно, что они были монахами, да едва ли и удобно было им быть таковыми по их служебному положению, а потому не приходится сомневаться и в безусловном отличии этого Леонтия от скифского монаха того же имени.