Не буду лгать перед собой. За последнее время я все больше и больше задумываюсь над тем, как все же мне подготовить маму к горькой правде.
Я в неоплатном долгу перед матерью, родившей меня, хотя не знаю, как светились ее глаза. Я склонна думать, что она характером даже и чуточку не была похожа на Бубасова. Я в неоплатном долгу перед ней. Но я неизмеримо больше должна матери, воспитавшей меня. Понятие МАМА для меня имеет удвоенное значение. Разве я могу принести маме огорчение, а между тем страшное огорчение висит постоянной угрозой. Мама очень любит жизнь. Ей хочется прожить как можно дольше, а вчерашний юбилей несколько опечалил ее. Почему люди в пятьдесят лет, вольно или невольно, задумываются о конце? Нет, она не жалуется. Она говорит о своих планах на будущее, но за этими ее словами я чувствую невысказанную мысль о возможной скорой смерти…
Что все-таки будет, если завтра я пойду и расскажу о себе? В первую очередь признание убьет маму. Убьет своей неожиданностью. Я к этому все же подготовлена. Но имею ли я право ускорить гибель мамы? Нет у меня такого права. Что же тогда мне делать? А почему, собственно говоря, я втолковала себе, что на маму должно повлиять мое признание? Не унижаю ли тем самым ее? Она — волевой человек, здраво смотрит на жизнь… Просто голова идет кругом!
Запись третья
Перерыв больше трех лет. Слежались страницы моей тетради. По памяти можно было бы, более или менее подробно, записать пережитое за это время. Но зачем? Все же несколько манерно писать мемуары в двадцать пять лет.
Итак, мне скоро 25. Теперь я врач. Получила официальное назначение на работу в городскую поликлинику. Это меня огорчило. Я без ропота уехала бы работать в Сибирь, на Север, в Казахстан. Мы с мамой готовились к этому. Правда, ей нелегко после десяти с лишним лет совместной жизни перенести разлуку, но она не из тех, которые личные интересы делают корнем своей жизни.
Когда я училась в институте, отдельные девушки завидовали мне, говорили, что я счастливая. Мне просто смешна на таких. В последнее время я совсем перестала думать о том, что живу неправдой. Меня все реже и реже стали терзать приступы мучительных дум. Не знаю только, надолго ли такое благодушное настроение?
Пока я кончала институт, мама не говорила о замужестве с таким упорством, как в последние дни. Она не может равнодушно слушать, когда речь заходит о моих бывших однокурсницах, уже повыходивших замуж. Неужели это так обязательно? Во всем я согласна с мамой, а вот в этом не могу разделять ее точку зрения.
Мама очень любит Максима Горького. В нашей домашней библиотеке есть его книги. Мама перечитала все, написанное этим писателем. Она мне призналась недавно, что ее жизненным кредо являются слова Горького из письма к жене и сыну. Вот это полюбившееся ей изречение:
«…если бы ты всегда и везде, всю свою жизнь оставлял людям только хорошее — цветы, мысли, славные воспоминания о тебе — легка и приятна была бы твоя жизнь.
Тогда ты чувствовал бы себя всем людям нужным, и эта чувство сделало бы тебя богатым душой.
Знай, что всегда приятнее отдать, чем взять…»
Мне кажется, что мама очень строго придерживается такого взгляда на жизнь.
Я не хочу слышать о замужестве. Для меня это означает обман еще одного человека. Хватит, что я несчастной сделала Ольгу Федосеевну, мою милую маму!
О чем бы я ни писала, неизменно мои мысли касаются мамы. Объясняю одним: слишком велика моя вина перед ней. Она — красивый человек в самом глубоком смысле. Люди с Запада, специальностью которых является чернение жизни в Советском Союзе и советских людей, смутились бы, столкнувшись с Ольгой Федосеевной. Она — ткачиха, работница. Но она очень начитанный человек, по-настоящему понимает и разграничивает красивое и некрасивое. Недавно к маме в бригаду пришла работать девушка из деревни. Чтобы выглядеть вполне городской, эта девушка стала крикливо одеваться, украсила грудь брошью, изображающей двух целующихся амуров. На стену у своей кровати в общежитии она повесила лист бумаги, на котором намалевана девица с грудью объемом не меньше бочки, а стоящий перед ней на коленях кавалер похож на какое-то фантастическое существо. Примеру этой девушки последовало несколько других. Комната в общежитии превратилась в ужасный балаган. Мама все это обнаружила в выходной день, заглянув в жилище девушек. Она стала им разъяснять, что такими украшениями только портить вкус людям. Девушка, зачинщица этой моды, принялась яростно спорить. Возник большой разговор, в который включилась комсомольская организация фабрики. Был проведен рейд по борьбе с явлениями, дающими неправильное представление о вкусах рабочей молодежи. Теперь в общежитии девушек фабрики даже самый ядовитый злопыхатель не найдет для себя пищи.
Такова моя мама.
Позади — институт. Это — пройденный этап. Но нет конца моей постоянной настороженности. Она сказалась и на складе моего характера. Люди мне, несомненно, помогли бы, если бы я обратилась к ним. Теперь я этого не могу сделать. Слишком застарела болезнь. Живут же люди в постоянном соседстве с болезнью? Живут! Буду и я жить еще некоторое время. Пока постараюсь хорошо работать, а потом… потом я кончу признанием…
Когда у меня зародилась мысль о врачебной деятельности? Ученицей восьмого класса я спросила маму, кем она хотела бы видеть меня в будущем? «Врачом, — ответила она. — Хранителем самого ценного для человека — здоровья». Сказанное ею совпало с моими мыслями, и тогда я перестала колебаться.
ebooksa