— Что? Зачем?
— Потому что ты будешь выглядеть вульгарно, если там ничего нет, — и одним диким рывком он оторвал бесконечные швы, строчки и всю кропотливую работу над моим платьем. Для моих ушей звук рвущейся ткани был похож на крик. Во мне расцвёл ужас, когда нижний слой платья, вместе с органзой, перьями и бисером, упал на землю.
У меня отвисла челюсть:
— Нет...
Джетро развернул меня, и его руки опустились мне на поясницу.
— Тебя надо разворачивать, как грёбаную посылку, — сильными пальцами он оторвал второй слой чёрного шелка.
Звук рвущейся ткани разбил мне сердце. Столько работы! Мой отец был бы в дикой ярости, если бы увидел его дорогущий материал, валяющимся на грязном тротуаре. Моя кровь оставалась на острие иглы, прокалывающей мой палец. Мои слёзы от переутомления впитал подиум. Он не мог сделать этого!
Я не могла говорить — онемела от шока.
— Боже мой, ещё не всё? — Джетро развернул меня лицом к себе. Повернувшись со свистом, я осталась в накрахмаленных юбках, поддерживающих пышность моего платья.
У меня больше не было сил справляться с этим.
Я накрыла руками подол, захватив остатки от платья.
— Нет, пож...
Джетро проигнорировал меня. Последним сильным рывком он оторвал юбку, и кинул на груду уже испорченного материала.
Пелена слёз накрыла мои глаза.
— О, боже мой. Что ты натворил?
Прохладный миланский воздух циркулировал вокруг моих обнажённых ног, исчезая под атласной юбкой длинной до бедра, надетой мной для того, чтобы не натереть ноги юбкой на обручах. Весь мой ансамбль — разрушен. Будучи единственной девушкой в доме, полном мужчин, я провела всю свою сознательную жизнь, покрывая своё девичье тело кружевами, кофточками и тюлем.
Женственность была тем, что я больше создавала, чем проживала. И картина того, как все это валяется на грязном тротуаре, привела меня в дикую ярость на грани жестокости.
Слёзы высохли. Меня обуяла ярость.
— Как ты мог?
Отпихнув его, я упала на колени, пытаясь собрать стразы и образцы кружева ручной работы.