Любава

— Точно пошутил? — с подозрением посмотрел на него Петрович.

— Да точно, точно, — кивнул Илия. — Развлекайся, пока есть возможность! Ты тут как в санатории, все тридцать три удовольствия. Наберешься эмоций, будет что в деревне рассказать, — снова не удержался от поддразнивания мужчина.

— Ой, ладно тебе. Я ж тебе еще не рассказал. Слухай! Ты только того… Ты бабке-то моей гляди не говори ничего, я ж ее одну всю жизню люблю! Вот как женилси, полюбил, и так до сей поры ей ни разу не изменил, во! А потому как люблю ее. Всю жизню люблю. А это все так… Сам понимаешь! — тревожно взглянул на него Петрович, которого явно распирало похвастаться.

— Не скажу, не переживай, — улыбаясь, снова заверил его священник.

— Слухай тогда, — перешел на заговорщицкий шепот Петрович. — Есть здеся одна санитарочка, молоденькая совсем, лет пятьдесят ей. Дак вот как уж она мене глазки-то строит! Ходит вот тута гоголем, а сама на меня глазками все и так, и эдак! — дед, размахивая руками, втягивая щеки и вылупив глаза, демонстрировал Илии, как ходит и смотрит на него санитарочка, не упустив и размер ее прелестей. Но тут, по мнению Илии, он слегка преувеличил — раз так в двадцать-тридцать.

— Ай-яй-яй, — покачал головой Илия. — Конечно, удержаться никак…

— Ну вот я и говорю… А она-то все улыбается, хихикает, а сама все Дмитрий Петрович да Дмитрий Петрович! Даже пирог мне притащила, представляешь?

— И как пирог? Понравился? — спросил Илия.

— Да ну… Бабка моя лучшей в тыщу раз делает! Тесто, чтоль, у ней плохое… Не знаю я. У бабки лучше, в общем.

— Ой, Петрович! Смотрю, ты по баб Мане своей соскучился сильно. Хочешь, спрошу у Алексея Геннадьевича, может, он тебя пораньше выпишет? — с сочувствием глядя на деда, спросил у него Илия.

— А можешь чтоль? Спроси! Я лучше дома полежу! — обрадовался Петрович. — В баньку-то знашь, как хочется! А то тута и не помоешься как следоват. Уж скоро чесаться, словно пес шелудивый, стану.

— Ну, банька тебе точно в ближайшие полгода не светит, а про выписку спрошу. Тогда пойду я, с доктором переговорю, да еще дела у меня тут кое-какие, а к тебе попозже еще загляну, хорошо?

Глава 18.2

Петровича выписали на следующий день. А в субботу Любаву перевели в палату интенсивной терапии, и Илию пустили к ней.

Девочка спала. Он остановился возле ее кровати, невольно сравнивая ее с той, погибшей Любавой. Сейчас, при ярком дневном освещении, в спокойном состоянии, общего у девочек был, пожалуй, только возраст и светлые волосы. Зоськиной девочке на вид тоже, как и Любаве, было пять, от силы шесть лет, но она была поменьше погибшей Любавы, волосы светлые, но у той Любавы они были прямыми, а у нее курчавыми настолько, что даже сейчас, немытые, нечесанные, они свивались в плотные локоны, кольцами прилипая к лицу. У той Любавы было остренькое личико сердечком и курносый нос, тогда как у Зоськиной девочки личико было правильной формы с тонкими, аристократичными чертами, прямой, аккуратный носик, и — Илия помнил — очаровательные ямочки на щеках. Он не мог понять, каким образом Зоська смогла воспроизвести на свет это чудо. Видимо, девочка, к счастью, была похожа на отца.

Впервые внимательно рассмотрев ребенка, наделавшего столько шума в деревне, Илия присел возле нее и тихонько убрал упавшие на лицо волосы. Подумав, что надо привезти ей расческу и ленточки, он взял тонкие горячие пальчики девочки в свою руку и принялся следить за капельницей, игла которой, казавшаяся слишком большой для такой крохи, торчала из худенькой руки.

Священник знал, что она еще плохо понимает, где находится, но все равно хотел дождаться ее пробуждения: получалось, что он единственный боле-менее знакомый для нее человек, и очень переживал, что, придя в себя среди чужих, незнакомых людей, в непонятном месте, девочка сильно испугается. Потому и хотел оказаться рядом, чтобы показать, что бояться не надо, и что она не одна.

Тяжело закашлявшись, девочка проснулась. Пытаясь отдышаться, она тяжело поворачивала головку то в одну сторону, то в другую. Подскочив, Илия чуть приподнял ее, чтобы ей стало легче дышать. Взгляд у ребенка был мутный, больной. Откашлявшись, девочка медленно облизнула сухие губы. Священник, ласково приговаривая, налил воды в кружку и дал ей попить. Сделав несколько глотков, девочка тяжело откинулась на подушки, повернув головку в его сторону. В покрасневших глазах мелькнуло узнавание.

— Хлебушка… — прошептала она и закрыла глаза.

Илия огляделся. Хлеба, естественно, не было. Как доктор и сказал, он купил девочке только самое необходимое, и воды. Ничего съедобного он для нее не брал. Расстроившись из-за своей недальновидности, он выскочил из палаты и побежал искать врача, чтобы спросить, можно ли Любаве кушать.