— А вас только это волнует?! Ну вы и…
— Договаривайте, Сергей Геннадьевич, договаривайте.
— Вы того не стоите, щенок.
— Честь имею, господин Усольцев.
— Не могу ответить взаимностью, господин Заварзин. Или все-таки?..
— Ну не думаете же вы, что я стану откровенничать при свидетелях? — усмехнулся я. — Я был о вас лучшего мнения, право слово.
Ну все, я сделал все, что мог. Толще намекнуть в наших обстоятельствах просто невозможно. Теперь дело за Усольцевым.
И, надо отдать ему должное, старик не подвел — демонстративно удалившись на несколько шагов, он что-то сказал молодому, и «решала» безропотно зашагал на выход. Я же, перехватив внимательный взгляд Усольцева-старшего, едва заметно кивнул Степанычу, и тот без возражений поднялся из кресла:
— Всего хорошего, герр Заварзин. Если понадоблюсь, вы знаете, как со мной связаться.
— Естественно, герр Нойманн. Но на сегодня вы свободны.
Сергей Геннадьевич вернулся в ложу, только убедившись, что Степаныч и впрямь вышел из обеденного зала, а не приземлился за столиком по пути. А убедившись, решительно уселся в кресло напротив и с нехорошим прищуром уставился мне в глаза — мол, что дальше?
— Я рад, Сергей Геннадьевич, что мы друг друга поняли.
— Всего-то?
— А вы, извините, чего ожидали? Божественного откровения?
— Я правильно понимаю — наша беседа носит неофициальный характер?
— Целиком и полностью. Впрочем, как вы могли заметить, я не настаивал на блокировке «нейров».
— Еще бы вы настаивали! Так изящно выставить нас ослами — это умудриться надо!
— А кто такие ослы?
— Это такие вьючные животные, не отличающиеся ни умом, ни сообразительностью, — пояснил Усольцев. — А вот упрямства у них с избытком.
— Самокритично.