— Очень, — я скрестила ноги, что глупо. Я не должна испытывать комфорт.
— Я никогда раньше не встречал виолончелистов.
— Мы не показываемся часто на публике. Мы предпочитаем поспешно бежать в оркестровые ямы.
Он улыбается и протягивает руку:
— Дилан.
Я колеблюсь из-за неуверенности в правильности решения, которое собираюсь принять. Если скажу ему своё имя, это будет значить, что я готова продолжать разговор. Что плохого в том, что разговор может перерасти во что-то большее? Я никогда не пойду с ним домой, но забавно представить, что такое может произойти.
— Рэйчел, — я принимаю его руку. Электричество пронзает меня от ощущения его ладони.
— Итак, Рэйчел-которая-переезжает, скажи мне, что заставило тебя играть на виолончели?
— Я не могла поместиться внутри скрипки.
— Бах-дам-чи, — его хриплый смех выставляет сильные линии горла и мягкое появление лёгкой щетины. Я поражена желанием чувствовать это. Моим языком.
Боже, что я делаю? Фантазии в сторону, я перехожу границы с этим парнем. Я даже не должна думать о границах в этот момент жизни. Мне нужно освободиться от них. Безграничность.
Я открываю рот, чтобы сказать ему о том, что должна идти. Слова вертятся на кончике языка.
Но он говорит первым:
— Так ты поклонница классической музыки, да?
Чёрт возьми. Он нашёл мою слабость.
Я киваю:
— Существует лишь один жанр, который стоит слушать.
— Действительно, — он изучает меня, будто решив опровергнуть. — Таким образом, остальная часть мира только тратит своё время и деньги, создавая и слушая другие жанры в течение нескольких веков?
Я не должна участвовать в музыкальных дебатах, иначе буду здесь всю ночь, доказывая превосходство Вивальди и Баха, но его мягкое поддразнивания делает что-то со мной, расслабляя мои губы и плечи. Заставляет меня хотеть пробыть здесь всю ночь, споря с ним. Или просто с ним.
— Да.