– Что? – От очередного шока у Себа закружилась голова. Юэн просматривал его финансовые документы. Пока он спал. Он, должно быть, рылся в бумагах в его кабинете. Себа затрясло: от злости, оттого, что он не мог поверить своим ушам, от всей этой неразберихи, от холода. – Ты… ты рылся в моих документах.
– И что? – Юэн наморщил нос.
Себ кинулся к нему, размахивая руками. Один удар пришелся Юэну в грудь, второй – прямо по его сальной голове.
Ему почти удалось уклониться от третьего удара, но Себ схватил его за куртку, подбираясь к горлу, к его космам. Ему хотелось голыми руками разорвать Юэна на части.
– Отвали! – Юэн вырвался и схватил Себа за руку. С невероятной силой, которой Себ никак не ожидал, он крутанул его так, что тот вверх тормашками полетел на землю. Когда Юэн выпустил его руку, ноги Себа еще несколько секунд болтались в воздухе.
Острая боль сковала его грудь, когда из легких при падении вышибло весь воздух. Тяжело приземлившись, он покатился по зеленой траве и уткнулся лицом в грязь. Несколько мгновений лежал так, не понимая, где его руки, где ноги. Когда воздух наконец-то наполнил легкие, желание драться пропало. Его тошнило.
Он услышал поспешно удаляющиеся прочь шаги Юэна. Он шел сквозь траву к каменистой тропинке, по которой они взобрались сюда, к началу парка. Но он спешил уйти не от Себа. Он спешил
Час спустя Себ стоял около своего дома. Входная дверь была открыта, но переступать порог он не спешил. Он с болью заглядывал в собственный дом и видел хорошо знакомую вешалку для верхней одежды, картины в рамках. Он чувствовал себя инвалидом, единственным физическим недостатком которого был его собственный страх. С таким же успехом он мог быть и привидением, решившим навестить место, из которого его изгнали и которое он уже никогда не сможет считать своим.
Ему все время казалось, что
– О боже, – произнес он. Ему пришлось присесть и обхватить голову руками, чтобы дать пройти головокружению. Оно было вызвано внезапным воспоминанием об этой ужасной тени на стене, ее движениях, о том, как она тянула к нему руки. Одна мысль об этих длинных руках с уродливыми длинными пальцами и когтями в буквальном смысле вызывала у него приступ рвоты. Его странные приступы горя, эти утробные звуки дикого зверя, охваченного яростью, а то, как
Ему было необходимо сесть, устроиться поудобнее. Безвременная кончина его собственного скептицизма оставила его, и без того довольно нервного, растерянным до такой степени, что он то и дело принимался что-то бормотать себе под нос и подергиваться всем телом. Казалось, что он преждевременно состарился. Он знал, что находится на границе чего-то нового, о чем не имеет ни малейшего представления. Один. Без помощи. Без проводника.
Нет никакого сомнения, что сновидения пришли вместе
А то существо, что он издали видел в лесу? Сама его поза, каждое движение, каждый поворот головы говорили о его злых намерениях. Это не могло быть ни психическим расстройством, ни игрой воображения. Это была та же самая тварь, что карабкалась по стене его дома и преследовала его на поле для гольфа в самом первом сне. Все это были предостережения и предзнаменования того, что
Существует другая реальность, и то, что он узнал об этом, – как и то, что он стал свидетелем жизни после смерти, – не принесло ему ни надежды, ни удовлетворения. Попытки осознать, что существует некий путь между миром живых и миром мертвых и на этом пути встречаются разного рода препятствия, практически свели его с ума.
Юэн фактически разрушил тот мир, который Себ воспринимал как само собой разумеющееся. И не столько тем, что гадил и вносил хаос, а, главным образом, тем, что показал ему новую реальность, в которой было место сверхъестественному. «Ублюдок ты, Юэн».
Возможно,
Перспектива выкинуть Юэна из своей жизни любым способом теперь казалась оправданной. Но почувствовать порыв к убийству – не то же самое, что совершить его. Хотя кто бы хватился Юэна? Он давным-давно обрек себя на одиночество. Ему было наплевать и на свое здоровье, и на личное счастье. Он явился сюда, чтобы угрожать, вымогать деньги, шантажировать при помощи средств, настолько необычных, что в них трудно было поверить, не говоря уже о том, чтобы предъявить их в суде.