Воспоминания об их старом доме в переулке Уилдинг направили мысли Себа в новое русло. Если у каждого дома есть свое лицо, то лицо этого, порядком потрепанное временем, на долгие годы было накрепко позабыто и упрятано за колючую проволоку.
Цементное крыльцо с волнообразными следами зеленой плесени. Покосившееся здание с грязной насыпью переднего двора и сломанной калиткой. Окна, опоясывающие фасад, в зависимости от времени года то выглядели запотевшими, то покрывались хрусткими сосульками. Когда с сосулек начинало капать, они походили на мерзкие создания, покрытые слизью. Каждый дюйм бордюрного камня по обеим сторонам узкой дороги был зажат между припаркованными автомобилями. Машины, бесконечно пробегающие мимо днем и ночью, превращали это место в царство шума.
Три комнаты и места общего пользования, не знавшие ремонта с конца шестидесятых. Несмотря на несмолкающий за окнами грохот, его сосед по квартире никогда не поднимался раньше четырех часов дня. Себ вновь видел Юэна, серого от похмелья, с покрасневшими глазами, липким дыханием, в полинявшей футболке «Reign in Blood», свисающей с его костлявых плеч. Он вновь чувствовал этот тошнотворный запах – запах диких зверей, запертых в душных клетках передвижного зоопарка.
Юэн был на десять лет старше Себа, зрелый студент без намека на зрелость. Учился он с грехом пополам и уже после первого курса оказался второгодником. Только Юэн мог провалить понятный каждому дураку первый год. Что он вообще делал в университете? Как он туда попал? Эти вопросы задавали себе все, кто знал Юэна. Несмотря на проблемы, родители исправно платили за его учебу. Возможно, они хотели, чтобы он как можно дольше не попадался им на глаза. Но все их вложения шли на крепкий сидр и марихуану, именно поэтому Юэн во многом зависел от Себа, который не давал ему умереть с голоду и время от времени одалживал ему деньги, без всякой надежды получить их обратно. Так было всегда. Во всяком случае, после того, как он перебрался к нему в переулок Уилдинг.
Себ был на втором курсе. Все шло кувырком. Он слишком отдалился от своих сокурсников, и не было никого, с кем он мог бы поселиться. Приходилось сидеть в этой каморке без центрального отопления где-то на задворках города и довольствоваться компанией Юэна. Других вариантов не было. В двух милях находилось общежитие для старшекурсников. Там жили в основном отвергнутые обществом: безработные, всеми презираемые отпрыски из бедных многодетных семей. Одним словом, малолюдная, заброшенная окраина, которая будто стыдилась сама себя. Хотя, к величайшему удивлению, индустриализация затронула и ее: единственная фабрика по изготовлению соуса в бутылках распространяла на всю округу едкий запах патоки и машинного масла.
Той зимой в комнате Себа было так холодно, что все его тело походило на один огромный синяк. Он спал в одежде и кожаной куртке под двумя одеялами. Постоянный запах сырости и гнилой древесины, порошкообразная гниль на штукатурке под отваливающимися от старости обоями – нечто подобное он видел в американских криминальных мелодрамах. Запах гниения смешивался с устойчивым запахом канализации. При каждом шаге из-под рассохшихся половиц вылетал фонтан столетней пыли и медленно оседал на остатки кое-где еще сохранившегося коврового покрытия, истоптанного грязной обувью. Здесь никогда не было кошек, однако запах их мочи неизменно витал в воздухе. Неисправный холодильник. Пищевые отравления. Грудная инфекция. Полное отсутствие туалетной бумаги. Голод. Холод. Расстройства желудка. Мрак.
От обоих жутко воняло. В том доме было слишком холодно, чтобы принимать ванну, но раз в неделю Себ пытался это делать. Как мартышка, плещущаяся в ручье, он неуклюже зачерпывал ладонями едва теплую воду из наполненной на пару дюймов раковины и пытался поливать себя. Ему никогда не удавалось набрать полную раковину воды из старого как мир нагревателя. Но от вони Юэна у него слезились глаза. Это была дикая вонь: смесь запахов скота и этилового спирта с примесью ракообразного моллюска, оставленного на солнце.
У Юэна было не так много одежды, и однажды он целый год носил ее, ни разу не постирав. Себ, как мог, старался обеспечить себе комфорт. На потрепанном матрасе, содержимое которого он даже не пытался исследовать, был навален целый ворох простыней во главе с самой большой из них, на которой, как на Туринской плащанице, отпечатался его силуэт. Пятнадцать фунтов стерлингов в неделю.
Шесть лекций в неделю: трагедии Шекспира, поэты-романтики, романисты Викторианской эпохи. В каждом произведении Себ ассоциировал себя с нищими, отверженными, преследуемыми. Юэн отводил себе роли мрачных героев, поэтов-пророков, искателей приключений, философов и мистических персонажей.
Как при обратной перемотке кадров, все возвращалось назад.
Из-за отсутствия мусорного ведра мусор складывали в полиэтиленовые мешки, которые протекали, словно гигантские чайные пакетики. Весь линолеум на кухне был в грязных разводах и потеках. Разрозненная фаянсовая посуда и дешевые бесцветные блюдца, стопками расставленные на барной стойке. Остатки былых пиршеств Юэна и его жалкие похмельные попытки приготовить еду. Переполненные пепельницы возвышались как могильные курганы крематория. Пять фунтов в неделю на еду. Жизнь на консервах. Диета на бутербродах с сосисками и супах из банок.
Под натиском запустения и грязи, которые разводил Юэн и которые уже ничто не могло повернуть вспять, Себ неизбежно отступал и прятался в своей комнате. А там, за стеной, дымились окурки в пепельнице и звучали виниловые пластинки. Повсюду валялись написанные от руки эссе. Юэн представлял себя этаким Достоевским, делающим заметки о жизни низов общества, или Гамсуном, нашедшим просвещение в голоде, или Фанте[6], вопрошающим пыль. Но он был никем. Экспериментируя с ЛСД, Юэн воображал себя Уильямом Берроузом или – дважды в неделю упиваясь до бессознательного состояния перед масляным радиатором в гостиной – Буковски. Каждый раз по утрам, выходя из своей комнаты, чтобы поесть или отправиться на учебу, Себ находил на замызганном коврике рядом с его скрюченным длинным телом шесть пустых банок из-под пива и сидра.
Его долгое мрачное молчание скрывало непереносимую боль. Она пряталась за отяжелевшими распухшими веками. Но никогда и ни с кем Юэн не делился этой болью. Даже в редкие моменты трезвости, когда он наконец разглагольствовал о «Холме грез» Артура Мэкена[7] или о нуминозных описаниях Алджернона Блэквуда[8], о привидениях Уэйкфилда[9] или видениях Блейка и множестве прочих разнообразных вещей: от Шекспира до Black Sabbath, от Шелли до Slayer.
Именно это привлекало Себа в Юэне. Он ощущал благоговейный трепет перед скрывающимся в нем незнакомцем. Чувствовал, что только Юэн в состоянии развить в нем его природную чувствительность к темным силам. Ему было необходимо поверить в собственный статус отверженного. Еще до поступления в университет Себ читал Кинга, Герберта[10], Баркера, Страуба и Лавкрафта, смотрел фильмы Ромеро, Кроненберга, Карпентера, Ардженто и Фридкина. Но именно от Юэна он узнал о Джеймсе[11], Шиле[12], Эйкмане[13], Кэмпбелле[14], Йейтсе, Хьюзе[15], Бодлере и Рембо. Именно Юэн познакомил его с творчеством Иеронима Босха, Брейгеля, Бэкона[16], Спейра[17] и фильмами Рене[18], Бергмана, Нила[19], Линча. Все это коренным образом изменило его мировоззрение, заставив по-другому мыслить, по-другому говорить или вовсе не говорить, а просто позволить своим чувствам выйти наружу и быть.
Но Юэн никогда не хотел отпускать Себа. К концу года Себ уже твердо знал, что Юэна не заботило ничего, кроме как напиться или оказаться под кайфом. И все это время он использовал Себа в качестве сиделки, камердинера, подмастерья, домработницы и восхищенного поклонника. Себ вкалывал в университете, затем вкалывал еще больше после. Но ведь он не был ничем обязан Юэну!
Не Юэн ли постоянно поощрял его желание отвернуться от всего материального, от семьи и друзей? Юэн считал, что бедность и желание избежать ответственности и привязанности было единственным способом стать настоящим художником, истинным творцом. И как только Себ заинтересовался этими идеями, как только начал видеть в них руководство к действию, он почувствовал, что уже не в состоянии по-другому воспринимать окружающий мир. Было ли это неизбежностью? Не в этом ли крылась причина его притягательности для Юэна? А он сам? Не чувствовал ли он, что Юэн был его предназначением? Или, по крайней мере, не был ли он ошеломлен своим собственным смирением? Тогда Себ не знал, что в восемьдесят девятом им уже суждено было расстаться.
А в тот год все только началось. Юэн стал источником его вдохновения. И на протяжении еще пятнадцати лет, занимаясь разными видами подработки – частенько в униформе, частенько низкооплачиваемой, иногда временной или ставшей единственным источником для существования, – перебиваясь в отдаленных уголках города, населенных бедными иммигрантами и теми, кто оказался за бортом жизни, – Себ ощущал на себе менторский взгляд Юэна. Если у других не было иного выбора, то он был просто
После публикации первых рассказов несколько откликов в прессе окончательно убедили Себа придерживаться выбранного курса, хотя время от времени ему очень хотелось узнать, как бы повернулась его жизнь, если бы он решился изменить ее. Но как? Найти постоянную работу? Он и понятия не имел, как это сделать и какая работа ему нужна.
ebooksa